В дверь требовательно постучала Елена:
– Ты надолго застрял? Мне скоро в конструкторское бюро, а из-за тебя вторую неделю опаздываю. Начальство и так косо смотрит – приходится оправдываться, что у меня взрослый оболтус по утрам не может в чувство прийти!
– Сейчас выхожу! – крикнул я глухо, словно голос принадлежал кому-то другому.
Я вытер лицо грубым полотенцем, пахнущим старым советским порошком, и поспешил обратно в комнату. На стуле остались вчерашние джинсы и клетчатая рубашка, пропитанные запахом портвейна и сигарет, снова вызывая чувство мучительной нереальности.
В прихожей на тумбочке лежала аккуратная связка ключей с олимпийским мишкой на брелке, вызывая болезненную ностальгию по далёкой Олимпиаде-80, до которой оставался целый год. Я машинально сунул ключи в карман и надел пальто.
Елена стояла рядом, нетерпеливо постукивая пальцами по стене и недовольно поглядывая на часы:
– Сколько можно копаться? Совещание скоро начнётся. Пожалей мои нервы и репутацию в бюро!
– Прости, я не хотел… – начал я, голос дрогнул и оборвался.
– Хватит извиняться, просто иди, – перебила она и подтолкнула меня в коридор. – Вечером поговорим, если снова не найдётся более важных дел.
Я кивнул, шагнул на лестничную площадку, и дверь громко захлопнулась за мной, подчёркивая разрыв с прежней жизнью.
Спускаясь, я провёл рукой по отполированным сотнями ладоней перилам, вдохнул свежий весенний воздух, пахнувший сыростью и талым снегом, и двинулся вперёд, пытаясь привыкнуть к невозможному возвращению в давно утраченное прошлое.
Подъезд встретил терпким запахом свежей побелки и влажной пыли, осевшей на ступеньках. На площадке стояли таз, на перилах висели тряпки уборщицы. Стены покрылись свежими потёками, а сами перила были липкими от мыльного раствора. Эти следы быта казались мне мучительно знакомыми, в них застыла упорядоченная скука советских будней.
Толкнув тяжёлую дверь подъезда, я вышел на улицу, где меня сразу оглушил металлический звон проезжающего трамвая, резко и музыкально постукивавшего по рельсам. От булочной донёсся пьянящий аромат свежевыпеченного хлеба, неповторимый запах раннего советского утра.
Я достал из кармана старой куртки помятую пачку «Явы», чиркнул спичкой, прикрыв огонёк ладонью от ветра, и с наслаждением вдохнул крепкий табачный дым. С непривычки я закашлялся, глаза заслезились, но даже кашель здесь казался прочным, настоящим – как сама эпоха, куда меня забросило.
Неспешно шагая по влажному от ночного дождя тротуару, я прошёл мимо газетного киоска «Союзпечать». Там стояли такие же сонные и оттого угрюмые люди, ожидая очереди за газетами. На витрине киоска бросались в глаза привычные лозунги: «Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть!». Теперь эти фразы звучали почти пародийно, хотя окружающие воспринимали их всерьёз, громко споря о решениях очередного съезда.
Очередь стояла даже за свежим выпуском журнала «Огонёк». Люди сутулились, избегая взглядов, царила утренняя угрюмость советских будней. Я замедлил шаг, всматриваясь в уставшие, безэмоциональные лица – когда-то и сам был их частью.
Продолжая идти по улицам, снова ставшим моей жизнью, я удивлялся обилию красных флагов и транспарантов: «Вперёд к победе коммунизма!», «Пятилетку – в четыре года!». Эти лозунги вызывали лёгкую улыбку и болезненно-ностальгическое чувство утраты чего-то невыразимо важного.
