Современная Галатея - страница 9

В дверь постучали, и женский голос что-то сказал по-русски. Асунсьон, естественно, ничего не поняла. Но вряд ли сказанное могло к ней относится. Цыганки, сидевшие за своими гримёрными столами, захлопали в ладоши, зашумели, зашуршали юбками, начали вставать и выходить друг за другом из грим-уборной. Асунсьон догадалась, что их вызвали на сцену.

Вскоре в грим-уборной остались Асунсьон с Клариссой, старуха цыганка и Ольга. Старая цыганка снова заговорила:

– Оленька, детка, спроси, как её зовут, откуда она, и как зовут девочку.

Ольга перевела, Асунсьон ответила, но вопросы цыганки её обеспокоили. Старая цыганка погладила по голове Клариссу, улыбаясь, назвала девочку по имени вслед за Ольгой, и продолжила:

– Оленька, скажи ей, пусть не противится стремлению дочери, голос крови ничем не заглушить.

Выслушав перевод, Асунсьон вспыхнула и хотела было наброситься на старую цыганку, но сдержалась ― она знала, что цыганки дадут ей отпор. Тогда она ответила:

– Мой муж испанец, и я испанка, мы оба коммунисты и члены Коммунистической партии Испании.

Выслушав перевод, старая цыганка, которая к тому времени раскурила трубку, распространяя по грим-уборной аромат восточного сорта табака, затянулась, выпустила колечко дыма, потом ответила:

– Стара я, чтобы не разглядеть цыганского ребёнка. Пусть приходит сюда, сил здесь набирается, не бойся, я никому не скажу, да и Ольга не из болтливых.

Асунсьон подскочила к дочери, схватила Клариссу за руку, процедила сквозь зубы:

– Адьос13! ― и выскочила в коридор, раздосадованная и разъярённая тем, что кто-то догадался о её самой сокровенной тайне.

― Она больше не придёт, ― сказала Ольга, обрадовавшаяся было встрече с Асунсьон. «Поговорить опять будет не с кем», ―подумала она. ― Не надо было ей этого говорить, ― расстраивалась Ольга, обращаясь к цыганке.

Старая цыганка снова затянулась трубкой и снова выпустила колечко дыма. По грим-уборной распространился аромат восточного табака:

– Придёт, если не завтра, то послезавтра. Она тоскует по родине, по любви. Где ещё она может забыться под звуки фламенко!

Кларисса действительно была плодом страсти Асунсьон и Раймона, великолепного цыганского танцора фарруки. Исстрадавшись за три года в одиночестве после ареста мужа, отчаявшаяся Асунсьон решилась устроить себе праздник и пошла в небольшую таверну на другом конце города, так как не хотела встретить кого-либо из знакомых. Она заказала себе «пинцитос» ― кусочки мяса, приготовленные на коротких шампурах, и бокал красного вина. Асунсьон сидела за столом, жевала кусочки курятины, запивала вином и готова была расплакаться от накатившей на неё жалости к себе самой.

Тут послышались аккорды гитары, пение, и в зал вошёл молодой смуглый красавец-танцор с чёрными глазами. Высокий, статный, похожий на вороного скакового жеребца он обошёл по кругу центральную часть зала, кружась и отбивая ритм хлопками в ладоши, потом остановился, встав вполоборота перед столом Асунсьон, начал медленно поднимать руки, растягивая мгновенье, и закружился на одной ноге, высоко подняв руки. Его длинные вьющиеся чёрные волосы взлетели, как потревоженная стая птиц. Женский гортанный голос запел драматически протяжную песню, под аккомпанемент гитары и барабана. Танцор снова закружился, разводя в стороны руки, как крылья, и начал танцевать фарруку, отбивая ритм ногами, всё более ускоряя темп. В его танце было достоинство, сдержанная ярость, вулканирующая страсть. Закончив танец, он упал на колени, потом встал, сделал пару шагов, отбивая каблуками бешенный ритм, и остановился у стола Асунсьон, взял со стола её бокал, выпил последний глоток вина, оставшийся на дне и, поставив в стакан неизвестно откуда взявшуюся алую розу, вернул бокал на стол Асунсьон.