О сущности миротворенья,
О Боге с Ленским говорил.
А Ленский звался Гришей Бродским,
Бердичевский с нижегородским
Он стиль бессовестно мешал,
В зелёном френче щеголял,
Имел пробор неотразимый.
В фуражке с красною звездой
На Невском носится порой,
Фортуной папиной хранимый,
Заходит в каждое кафе
И носит брюки галифе.
Кто скажет: «Клятвы не нарушу,
Конца у нашей дружбы нет»,
Онегин с Ленским душа в душу
Вдвоем прожили много лет.
Вдвоем и с «русского» бежали,
Вдвоем Каутского читали,
Вдвоем смеялися порой
Над романтической трухой.
Устав от споров и вопросов
(Так что ж? Мудрить не вечно нам!)
На Невском задевали дам,
Декольтированных матросов —
Был Ленский опытен и смел,
Онегин трусил и краснел
[66].
(Н.К. Чуковский, 1920)
Итак, Онегин мой скучает,
Душа уныния полна.
Лицо героя окаймляет
Белеющая седина.
Ведь он не стар ещё годами
Но, несомненно, (между нами)
Вся жизнь его была такой,
Когда стареет молодой.
Душой и телом он изношен,
И ночи долгие без снов
От кутежей, от вечеров…
Весь мир ему довольно тошен…
А до бессонницы легко
Дойти от чистого Клико.
Он разучился лицемерить
И разговор его не нов.
Ему никто не может верить.
Он не свободен от оков
Сарказма, злобы и бессилья…
Напрасны все его усилья
Казаться больше молодым —
Они рассеялись как дым.
Не может он уже тревожить
Сердца кокеток записных,
Уже соперников своих
Не в состоянии уничтожить;
Но помнит он в душе своей
Дела давно минувших дней
[67].
(В.А. Адольф, 1927)
А вот как выглядит травестированный образ Онегина в эмигрантской литературе у Лери (В.В. Клопотовского):
«Когда злой ВЦИК вне всяких правил
Пошел на жителей в поход
И чистить ямы их заставил,
Как злонамеренный народ,
Блажен, кто дней не тратил даром
И к коммунистам-комиссарам,
Не утаив культурных сил,
На службу сразу поступил.
Кто в ней сумел, нашедши норму,
Смысл исторический понять,
Одной ногою, так сказать,
Став на советскую платформу,
Кто приобрёл лояльный лик,
Хотя и не был большевик», —
Так думал молодой Евгений,
Герой неопытных сердец
И двух советских учреждений
Солидный служащий и спец.
Его пример – другим наука,
Но – боже мой! – какая мука
Ходить в нелепый совнархоз,
Писать усердно и всерьёз
Преступно глупые бумажки,
Тоскливо дни свои влачить,
С надеждой к карте подходить
И, подавив в груди стон тяжкий,
Твердить совдепу про себя:
«Когда же черт возьмет тебя!.
Учтя уроки поголовной
Переоценки лиц и сил,
Своей родней и родословной
Онегин хвастать не любил.
А чтоб и мне, в известной мере,
Не повредить его карьере,
С его семьёю в этот час
Позвольте не знакомить вас,
Мой любознательный читатель.
Но на вопрос, каков собой
Модернизованный герой —
Онегин, добрый мой приятель —
Ответить ясно вам готов
В стихах последующих строф.
Упорных, стойких убеждений
Онегин с детства не имел,
И без особых угрызений
Добился чина «управдел».
Не знал он лозунгов любимых
И при бесчисленных режимах
Их, как бельё, переменял,
При всех правительствах стоял
Он близко к сферам, в авангарде
Ловцов доходных, теплых мест,
Где человек и пьёт и ест…
Служил при гетмане он в Варте,
И как-то сам Эйхгорн решил,
Что он умен и очень мил
[68].
(Лери, 1924)
Менее определенно, но столь же предсказуемо вписываются в исторический контекст «романтические» фигуры Ленского и Татьяны (прочих персонажей пушкинского романа в стихах авторы пародий редко выводят на страницы своих произведений – они и в пушкинском тексте более чем пародийны). Ограничусь примерами из пародий К.И. Чуковского, Lolo, А.Г. Архангельского и М.Я. Пустынина:
