– Верно, – согласился я, – только вот смотри, сегодня Гуськов предлагал действовать сугубо в рамках закона, а ты вот вышла на более высокий уровень, апеллировала к справедливости. Значит есть разница?
– Ну… – она снова смутилась. – Это частный случай был.
– Не частный, просто мы должны строить общество, не бездумно ориентированное на исполнение холодного закона, а что-то другое.
– Что же?
– Царство справедливости. Как тебе? Годится на историческую миссию русской цивилизации?
– Что? – округлила она глаза.
– Царство справедливости, – с усмешкой повторил я.
– А почему царство? С царями у нас разговор короткий. Поцарили уже, хватит.
– А как же тогда «… в царство свободы дорогу грудью проложим себе»? – процитировал я Варшавянку.
Взгляд мой невольно упал на её грудь, маленькую, девчачью, но трепещущую, пролагающую дорогу в царство справедливости. Она снова густо покраснела.
– Вот фельдшерский пункт, – не глядя на меня, махнула она рукой на одноэтажное здание, сложенное из железобетонных блоков. – Дальше вы уж сами, мне в район надо.
– Ну, давай, счастливо съездить. В клуб-то придёшь сегодня?
– Что? – глаза её округлились.
Стать ещё краснее было невозможно, дошла бедняжка до предела.
– Приходи, продолжим дискуссию, – подмигнул я. – Ну, и потанцуем заодно. Чего там гоняют нынче? Бони М с Аббой?
– Не знаю… – помотала она головой. – Может быть…
Я постоял, глядя ей вслед и понял за что зацепился взгляд и что было не так, когда я осматривался перед сельсоветом. Деревья, кусты, цветы… вся растительность была осенней, не майской. Что же это такое со мной происходит? Может, это я на том свете уже? Или я должен пройти испытание какое? Жизнь заново, как в «Горячем камне»? А может, поменять что-то?
– Чего стоишь-то? – послышалось за спиной.
Я обернулся. Ну надо же, Алевтина. Точно, она. Яркая, пылкая, одинокая. Фельдшер, ищущий счастья, любви и ласки. И волосы, как тогда, собраны в шишечку на затылке. А, кстати, в первом варианте моей жизни сегодняшнюю ночь я провёл здесь, в этом медицинском учреждении, под неусыпным надзором Алевтины, самоотверженно спасавшей меня без сна и покоя. А нынче вот как-то не задалось. Эх, молодость, усмехнулся я своим мыслям и двинул в её сторону.
– Да уж… – озабоченно промурлыкала спасительница, разглядывая мой затылок и случайно касаясь напряжённой грудью моей спины. – Почему вчера не пришёл? Это ж дело надо было сразу обработать. А ты что? По девкам шлялся?
В процедурном пахло спиртом, ещё чем-то сугубо медицинским и рижскими духами. Губы у Алевтины были ярко накрашены, глаза подведены. Знойная женщина, мечта поэта.
– Ну какие девки, Аля? – развёл я руками. – С разбитой-то головой?
– Что?! – вздёрнулась она. – Какая я тебе Аля? Ты, я смотрю, резвый жеребчик, да? Вокруг да около ходить не любишь? Аля, ну надо же. Аля! Вот пропишу постельный режим и сорок уколов в живот, а потом запру здесь в лазарете, будешь знать тогда, какая я Аля.
Да знаю уже, какая. Всем Алям Аля. Но сейчас настроения предаваться безумствам любви у меня не было. Слишком неопределённым казалось положение. Где я, кто я, как говорится, и куда иду, было совершенно неясно. Да и… не в каждую реку стоит пытаться войти дважды.
Нет, Аля, без сомнений, была девушкой замечательной. В ней бурлила горячая страсть и чувствовалась ненасытная жажда. Опыт, опять же, пусть не слишком большой, как я понимал сейчас, но имелся. Кроме этих положительных качеств стоило бы отметить отсутствие зажатости и стыдливости и преданную любовь к занятию, которому она отдавалась самозабвенно. Всё это превращало её в пылкую и редкую любовницу, связью с которой нужно было дорожить.
