– Ну что же вы, пациент, так нас подводите? – мягко приговаривал он, делая незаметные, но чувствительные тычки локтем в бок агенту. – Нехорошо, господин Кислярский, очень нехорошо. Вы думали таким образом уйти от данного мне обещания? Напрасно, напрасно. Вот вам за вероломство! А это вам за то, что насмерть перепугали бедных гусей в пруду. Теперь они никак не годятся в пищу. А это вам за мои переживания!
Они прошли метров пятьдесят, и вице-консул, до боли отбив свой нежный локоток о задубелые бока пожилого русского экономиста, отыскал, наконец, незанятую скамейку и бросил на неё обмякшее тело бастовавшего агента. Забастовка была подавлена в самом зародыше. (Вот вам самое главное неудобство в профессии агента: он, в отличие от шахтёров и лифтёров, лишён профсоюзной солидарности со стороны коллег, а одиночные выступления наёмных агентов против своих работодателей, как вы видели, дорогой читатель, обречены на провал). Паниковски с Кислярским сидели на скамейке, чтобы заняться своими оперативными делами, публика сочувственно повздыхала и «врачу», и «пациенту» и пошла дальше глазеть друг на друга.
…После этого инцидента Кислярский уже не предпринимал никаких попыток отделаться от Алекса и от сотрудничества с ЦРУ. Воля его была парализована, и в голову не приходило ничего путного. Но идти сдаваться к чекистам он боялся. Не верил, что они ему поверят.
…Справившись с ужином, Семён Моисеевич повздыхал-покряхтел и пошёл за бумагой. Неумение врать – ещё не повод говорить правду. Видно, надо срочно готовить эрзац для справки, которая «ушла» сегодня вместе с портфелем.
Но завтра – завтра он непременно пойдёт к Коробейникову, своему старому дружку со студенческих лет. Стыдно, конечно, что прошло не меньше полугода с тех пор, как он звонил ему последний раз. Свинья! Не поинтересовался ни разу, что с ним, как он. Ну, да простит Аркаша Сёмку! Коробейников суров, но добр и отходчив.
С этими мыслями Кислярский почистил зубы и направился, было, в спальню, но присоединиться к супруге помешал звонок в дверь. С бьющимся сердцем, на цыпочках, он прокрался в прихожую и прислонился правым ухом к замочной скважине. Никого. Что за чертовщина! Может, ему послышалось? Он уже опять хотел идти на боковую, но не успел сделать и двух шагов, как звонок повторился.
– Кто там? – дрожащим голосом поинтересовался Семён Моисеевич.
– Семён Моисеевич, откройте, не бойтесь, это ваша соседка напротив, – закудахтал визгливый женский голос, от которого у Кислярского сразу заныл не вырванный зуб мудрости.
– Какая ещё соседка?
– Агния Авессаломовна. Агния Авессаломовна Изнуренкова.
Этого ещё не хватало! Изнуренкова! Что ей понадобилось, на ночь глядя?
– Агния Авессаломовна, а вы знаете который час? – попытался он аппелировать к чувству разума соседки. Это был напрасный ход, возымевший совершенно противоположный эффект:
– Боже мой! Время детское! Только что сыграли «Спокойной ночи малыши»!
– Что у вас стряслось?
– У меня? Ничего, а вот в стране… Да впустите же меня, Семён Моисеевич! В конце концов, это не учтиво мариновать даму на лестничной клетке! Вы слышите меня, Кислярский? Мне нужно с вами посоветоваться по одному важному делу. В конце концов, вы у нас единственный интеллигентный мужчина в подъезде, который…
Семён Моисеевич думал, пускать или не пускать Изнуренкову в квартиру. Если он скажет «нет», она всё равно от него не отступится, будет требовать, кричать и переполошит весь подъезд. Если впустит, то избавится от неё не раньше, чем под утро. Вот навязалась, старая кляча! Ладно, чёрт с ней, попробую выслушать и…
