Но последние годы с писателем что-то случилось, он никак не мог попасть в нужную творческую струю, искал и не находил своей темы. В результате популярность Бендера как инженера человеческих душ резко упала, и в неофициальном «Табеле о рангах», имевшем хождение в Союзе писателей, он с 12-го места («широко известный») переместился на 50-е и стал носить титул «надолго замолчавший»1. Его рукопись «Записки провинциала 30-х годов» обошла все издательства, но так и не пошла в печать. Те же критики, превозносившие «Перелом» и «Рельсы», обвинили автора в мелкотемье и субъективном отражении реальности, и маститый когда-то писатель исчез с книжных полок и, как это обычно водится, стал забываться. От него ушла жена, его бросили друзья, которые ещё совсем недавно охотно разделяли его обильные угощенья в Доме литераторов, что на улице Герцена. Объяснение этой человеческой неблагодарности было довольно прозаическое: в доме Бендера перестали водиться деньги. Не то чтобы их совсем не было – они были, но не в таких количествах, как раньше. Друзья-приятели каким-то особым чутьём, как крысы на корабле, почувствовали это заранее и один за другим перестали приходить и звонить в дом на Шереметьевской.
Александр Остапович одно время очень болезненно переживал обрушившиеся на него невзгоды, даже запил «горькую», но потом как-то оклемался, нашёл в себе новые силы для плавания по житейскому морю, и это не замедлило сказаться на уровне его жизни. Он стал даже лучше прежнего одеваться и питаться, продал «копейку» и купил новую «пятёрку», вошёл во владение дачкой на шестидесятом километре Ярославского шоссе, напрочь забыв про свои литературные неудачи. Одни говорили, что он нашёл себе какое-то новое занятие, изменившее его уклад самым коренным образом, другие говорили про нишу, третьи – о махинациях с ваучерами, четвёртые – о финансовых пирамидах.
Как бы там ни было, Бендер, несмотря на свои пятьдесят с «хвостиком», начал пользоваться шумным успехом у дам. Но к своим старым связям и контактам Бендер больше не возвращался, а завёл новый круг знакомых. Старые друзья, было, спохватились и опять потянулись к нему, но Бендер проявил по отношению к ним непреклонность и суровость и без всяких околичностей дал всем понять, что больше в них не нуждается.
– Я окончательно выдавил из себя раба и отныне являюсь свободным человеком, – с намёком на высказывание известного классика сказал он одному непонятливому.
Непонятливый, в свою очередь сославшись на другого классика, попытался возразить, что, мол, человек – существо социальное, что-де свобода выбора его сильно ограничена сопутствующими обстоятельствами, но Александр Остапович не захотел его слушать и проводил до двери. Сразу после этого по Москве пошёл гулять афоризм, что «Бендер, выдавив из себя раба, давит теперь исключительно деньги», но литератор не обращал на это никакого внимания.
Игнорировал он и поползшие по столице слухи о том, что Бендер из литератора переквалифицировался в подпольного дельца. Дураки! Они не чувствовали появившееся в воздухе веяние нового времени, у них заложило нос на одурманивающий типографской краской запах новых сторублёвых банкнот, да они и не видели дальше своего носа. А Бендер видел – недаром его папа, бывший турецко-подданный, Великий Комбинатор, гениальный и разносторонний бизнесмен от Бога, слишком рано родившийся в этой стране и преждевременно ушедший из жизни, знавший сотни, тысячи различных способов добывания денежных знаков, из которых четыреста считались относительно законными, – недаром папа долго беседовал с ним когда-то в своём кабинете и учил разным премудростям. Но папины премудрости не вписывались в
