Глава третья
в которой раскрываются cтрашные секреты спецслужб
– Валиадис этому человеку пальца в рот не положил бы.
– А Бриану? – спросил Остап.
«Золотой телёнок»
Прав был пролетарский поэт Владимир Маяковский, ох как прав, утверждая, что приходится изводить тонны словесной руды ради единого удачного слова.
То же самое можно сказать и о ловле иностранных шпионов. Не в том, конечно, смысле, что надо наугад пересажать двадцать тонн подозреваемых в тюрьму, прежде чем среди них, может быть, окажется восемьдесят килограммов тайных агентов ЦРУ, а в том, что контрразведчика с поэтом объединяют те же творческие муки, та же нехватка воображения и тот же чистый лист бумаги, на котором охотнику за «кротами», как и поэту, надо создать какой-то опус или версию.
У скептиков труд контрразведчиков вызывает ассоциации с ловлей блох, но это явно поверхностное сравнение, страдающее однобокостью и необъективностью. Во-первых, вульгарную блоху и сравнивать нельзя с представителем второй древнейшей в мире профессией. Самый плохонький шпион по интеллекту стоит несравнимо выше всех этих вместе взятых насекомых-паразитов. Ну и, во-вторых, против блох уже давно придуманы радикальные средства борьбы, а против шпионов, как и тараканов, таких средств и в помине нет. Нет, борьба с рыцарями плаща, а также кинжала несравнимо сложней – тут и говорить нечего.
Старший оперуполномоченный КГБ майор Остап Александрович Балаганов ещё с детства испытал на себе неудобства своего имени – какого-то украинского реликта времён Запорожской Сечи. Ладно, с фамилией ничего нельзя было поделать – она досталась по наследству и выбрать родителей с более благозвучной фамилией у него просто не было никакой возможности. Но уж имя-то могли подобрать получше! Уж лучше бы назвали Марленом каким-нибудь или, на худой случай, Трактором, а тут – Остап! Бульба новоявленный! Рыжий Остап – чуднее не придумаешь!
На все вопросы, когда Остапчик немного подрос, отец загадочно отвечал:
– Дурак, ты, братец, и ничего в жизни не смыслишь. Ты носишь имя моего лучшего друга и незабвенного Командора. Я дал ему слово, что своего первенца назову в его честь, и точка. Гордись, сынок.
Остапчику очень хотелось поглядеть на эту уважаемую личность, которой он был обязан по гроб жизни своим именем, и такая возможность однажды представилась. Когда Остапчику миновало десять или одиннадцать лет, к ним в гости то ли из Ростова, то ли Черноморска приехал мужчина броской наружности и со следами былой красоты на худощавом восточного типа лице.
Гость произвёл на Остапчика неотразимое впечатление. Во-первых, одет он был не как его папаша – в мешковатый пиджак и заношенные брюки, изготовленные на местной фабрике, а в светлый костюм из какой-то явно заморской ткани. Ноги украшали ботинки стального цвета с дырочками, на поседевшей голове лихо сидела шляпа, а белоснежную рубашку элегантно обрамлял яркий галстук, на котором был изображён огромный попугай. Во-вторых, его речь изобиловала всякого рода смешными поговорками, прибаутками и байками, которые сыпались из него, как из рога изобилия. А в-третьих, он повёл Остапчика в единственное в райцентре кафе, накормил его там до отвала мороженым «эскимо», а на обратном пути зашёл в посудный магазин и купил чайное блюдце с голубой каёмкой.
