***
В Первую Градскую Бердянский приехал один, без Маши. Эта независимая кошка снова махнула хвостом и утекла от него так же легко, как вода меж пальцев, стоило только ему отпустить ее в душ и задремать…
Чудесный секс на диване сыграл с ним злую шутку – Павел так расслабился, что сам не заметил, как дремота перешла в глубокий здоровый сон, который не смогло прервать даже вторжение в гримерку уборщицы. Увы, то была вовсе не Мария, и разбужен он был отнюдь не ласковым поцелуем, а грохнувшим об пол ведром и недовольным ворчанием пожилой тетки:
– Устроили тут притон или общагу… а это, межну прочим, служебное помещение, его освобождать надо после окончания рабочего дня… Эй, к тебе относится, межну прочим, вставай, артист, да домой катись!
– Ааа… который час? – насильно выдернутый из сладкого царства Морфея, Павел не сразу даже сообразил, что часы у него на руке, а когда сообразил, было уже поздно: уборщица успела просветить его и по этой части:
– Да уж половина седьмого, все кому надь, на сцене, а кому не надь, по домам разошлись… Один ты тут валяисся, как у себя дома! Кыш отседова, котяра, кому сказано!
– Бл… Блиин…
– От именно, блин горелый! А насвинячил-то, накидал… паразиииит…
Игнорируя дальнейшее ворчание уборщицы, Павел спешно натянул джинсы и свитер, благо что белье и футболку Машка все-таки уговорила надеть перед тем, как сама приняла душ, оделась и исчезла. Сунув ноги в ботинки и подхватив куртку, он ринулся прочь из гримерной так, словно за ним черти гнались, и тут же распахнул соседнюю дверь в надежде застать на месте кого-нибудь из коллег.
– Миха, привет! Ты это… Машку видел, тут она еще? – накинулся он на Ширкина, сидящего перед зеркалом в костюме Кризальда, с щедро напудренным лицом, и сосредоточенно лепящего мушку над верхней губой.
– Какую Машку? Бурлакову? Терещенко? Или саму Озерову Марию Павловну? – флегматично уточнил Миша, не отрываясь от своего занятия, и даже головы в сторону Бердянского не повернул.
– Не идиотничай, прекрасно ты понял, кого я имею в виду! Лазич Марию!
– Не знаю, ее вроде после обеда не видел… ааа… да-да-да… припоминаю… она ж с Антоном ушла, они вместе поехали Петренко навещать…
– А давно?
– Нууу… с полчаса уж точно… а может и больше… Так, Бердос, не отвлекай меня, у меня выход через пять минут, а она, сссука, все не лепится…
– Клеем капни – и точно приклеишь! – посоветовал Павел и исчез из этой гримерки так же стремительно, как до того из своей.
Сбежав по лестнице к служебному выходу, он притормозил у вахтерской каморки и, заглянув туда, спросил:
– Михалыч, мне никто ничего не оставлял? Не передавали? Записку там… или на словах что?
– Передавали, еще как передавали! Вот, держи! – вахтер сунулся куда-то под стол и вытащил объемистый полиэтиленовый пакет, доверху забитый какими-то бумажками. – Я все говорил тебе, забери, а ты все отмахивался, ну и вот, теперь точно забирай или выкину к едрене фене!
– Это что за макулатура?
– Сам ты макулатура! Это куртуазная литература! Наслаждение для трубадура! Писульки и открытки от твоих поклонниц, Павлуша!
– Да выброси их все, ради бога! – он в досаде отмахнулся от шутника-вахтера и стремглав выскочил на улицу.
На разогрев масла в машине ушло еще драгоценных пять минут, пока Павел мерз в холодном салоне и лихорадочно соображал, куда же ему теперь ехать – все-таки в Первую Градскую или сразу к Машке домой? Благо, адрес он помнил, и этаж у нее, кажется, четвертый… и подъезд, вроде бы, второй… вот только номер квартиры из головы вылетел от слова «совсем».
