Созвездие смыслов: философские рассказы и притчи - страница 7

Богач покачал головой, и улыбка его увяла, как цветок под ветром.

– Увы, Ходжа, не могу, – ответил он. – Мои слуги решат, что разум мой помутился. Они отстранят меня, позовут сына, и он растащит всё, что я копил годами.

Ходжа взглянул на него с кроткой усмешкой, будто на ребёнка, спорящего с тенью.

– Так это всё равно случится, рано или поздно, – сказал он тихо.

Богач вздохнул, и в глазах его мелькнула тоска.

– Да, – пробормотал он. – Но ты никогда не держал золото в руках, Ходжа. Тебе не понять его колдовской хватки.

Ходжа кивнул, отступая к двери.

– Ты прав, мой бедный брат, – ответил он, и голос его был мягким, как шорох пыли под ногами. – Потому я и не коснулся твоего золотого халата. Зачем мне цепи, которые ты зовёшь даром?

И, поклонившись, он ушёл, оставив богача сидеть в тени своего богатства, а халат – висеть на спинке стула, словно немой укор.

В ашраме Пуны ученик сидел перед Ошо. Ночь опускалась медленно, как занавес, и в комнате горела лишь лампа, отбрасывая круг света на пол. Учитель, скрестив ноги, импровизировал, его голос тек, как река, что не знает берегов. Он говорил о скуке – не той, что гложет от лени или дел, а о другой, глубокой, что прячется за всеми масками.

– Скука – это оболочка, – начал он, глядя куда-то мимо ученика, в пустоту за окном. – Для непосвящённых она – смерть, тень, что душит. Но погрузись в неё, как в медитацию, и она раскроется: сатори, самадхи, шуньята. Вход в своё «ничто».

Ученик слушал, чувствуя, как слова Ошо касаются чего-то сокровенного, но не полного. Лампа мигала, и тень Учителя качалась на стене, словно танцуя с его речью. Он продолжал:

– Есть скука и скука. Одна – человеческая, мелкая, как пыль под ногами. Другая – абсолютная, пустота, что смотрит в тебя, когда ты закрываешь глаза.

Ученик кивнул, но в груди шевельнулось сомнение. Он знал: Ошо недоговаривает. Абсолютная скука – лишь ступень, оболочка чего-то большего. За ней, за шуньятой, за «ничто», таилась Скука Трансцендентная – неописуемая, непостижимая, исток всего, что оторван от всего. Не бог, не пустота, а То, что по ту сторону даже самой идеи «по ту сторону».

– Где прорыв в Неё? – спросил ученик, и голос его дрогнул, как пламя свечи.

Ошо улыбнулся – едва заметно, будто тень прошла по его лицу.

– Мы вернёмся к этому чуть позже, – сказал он, и в комнате стало тихо. Только ветер шевелил листья за окном, словно повторяя: «Позже, позже».

Ученик остался сидеть, глядя на лампу. Морфей ждал его где-то за порогом, но сон не шёл. Он вспомнил строки, что крутились в голове, как старый мотив: «Вся тварь разумная скучает…» И подумал: а что, если эта Скука – не конец пути, а его отсутствие? Не дверь, а её тень, которую он всё ещё ищет в словах Учителя?

Император Марк Аврелий стоял у окна дворца в Риме. Его тога была простой, без золотых нитей, а взгляд – устремлённым куда-то за горизонт, туда, где кончались дороги империи. К нему приблизился человек – не то философ, не то странник, – чьи сандалии скрипели на мозаичном полу.

– Скажи, мудрый Марк Аврелий, – начал странник, – что есть наша жизнь среди этих молитв, окроплений водой, облачений в пышные халаты? Кукольный театр, где мы дергаемся на нитях?

Марк Аврелий взглянул на него, и в глазах его мелькнула тень улыбки – не весёлой, но спокойной, как у того, кто видел конец пьесы.

– Ты прав, – ответил он тихо, словно ветер за окном говорил за него. – Всё это – сцена, а мы – актёры. Но отпускает нас тот же претор, что позвал сюда.