Катилина тем временем сильным пинком в живот поразил и опрокинул на землю нищего Велления, бросившегося на него с кинжалом в руке.
При этом падении враги Катилины, тесно столпившиеся у двери второй комнаты таверны, отступили, а Луций Сергий обнажил короткий меч и бросился вперед, нанося страшные удары плашмя по спинам пьяниц и восклицая хриплым голосом, скорее похожим на рев дикого зверя:
– Подлая чернь, нахалы! Вы всегда готовы лизать ноги тому, кто вас топчет, и оскорблять того, кто нисходит, чтобы протянуть вам руку…
Вслед за Катилиной, едва он оставил дверь свободной, в комнату ворвались Требоний, Спартак и их товарищи.
Сброд, который и без того начал отступать под градом ударов Катилины, при натиске гладиаторов обратился в стремительное бегство. Таверна очень скоро совершенно опустела. Остались только Веллений и Лувений, лежавшие на полу, оглушенные и стонущие, и еще Гай Тауривий, который не принимал никакого участия в схватке и стоял в углу возле печки бесстрастным зрителем со скрещенными на груди руками.
– Подлая мразь… – тяжело дыша, кричал Катилина, преследуя бегущих до выходной двери.
Затем, повернувшись к женщинам, не перестававшим плакать и скулить, Катилина закричал:
– Замолчите вы наконец, проклятые плакальщицы!
– На вот тебе, – добавил потом Катилина, бросая пять золотых на прилавок, за которым Лутация оплакивала разбитую посуду и неоплаченные убежавшими бездельниками яства и вино. – На тебе, несносная плакса! Катилина платит за всю эту сволочь!
В ту минуту Родопея, рассматривавшая Катилину и его друзей с расширенными от страха глазами, внезапно побледнела как полотно и, бросившись к Спартаку, воскликнула:
– Я не ошиблась! Нет, нет, я не ошиблась! Это ты, Спартак, мой Спартак!
– Как!.. – закричал гладиатор, быстро повернувшись на этот голос и смотря с невыразимым волнением на девушку, подбежавшую к нему. – Ты? Возможно ли это? Ты? Мирца?! Мирца!.. Сестренка!..
И при всеобщем изумлении брат с сестрой бросились друг другу в объятия.
После первого взрыва слез и поцелуев Спартак вдруг освободился из объятий, схватил сестру за кисти рук, отодвинув ее от себя, оглядел с головы до ног и с дрожью в голосе, смертельно бледный, пробормотал:
– Но ты… Ах!.. – воскликнул он затем, с жестом презрения и отвращения оттолкнув девушку. – Ты стала…
– Я – рабыня, – бормотала, рыдая, несчастная девушка. – Рабыня одного негодяя… Розги, пытки раскаленным железом… Понимаешь, Спартак, понимаешь?
– Бедняжка! Несчастная! – сказал голосом, дрожащим от сострадания, гладиатор. – Сюда, сюда, к моему сердцу…
И он привлек к себе Мирцу, крепко прижал ее к груди и поцеловал.
А спустя момент, подняв к потолку глаза, полные слез и сверкающие гневом, с угрозой потряс мощным кулаком и страстно воскликнул:
– И у Юпитера есть молния?.. И Юпитер бог?.. Нет, нет, Юпитер – шут, Юпитер – скоморох, Юпитер – презренный негодяй!..
А Мирца, уткнувшись лицом в геркулесовскую грудь Спартака, прерывисто рыдала.
– О, будь проклята, – добавил после мгновения тягостного молчания бедный фракиец с криком, который, казалось, вырвался не из человеческой груди, – будь проклята позорная память о первом человеке, который разделил людей на свободных и рабов!
