Альпинисты вскарабкались на стодвадцатиметровую высоту, затащили туда инструмент, потянули толстенный кабель.
– Ох, изобрели бы портативный аккумулятор!
– Размечтался, давай тяни…
Следом втащили взрывчатку, заложили. Уже было спускаться решили, не тут-то было.
– Эй, наверху! – У Фадеева голос зычный, в авиации работал. – Тут военные говорят, надо взрывной заряд укутать матами, одеялами. Это чтоб взрыв внутрь ушел… После обеда придется этим заняться.
– Нам тяжело вверх-вниз лазить, давайте сразу сделаем, не прерываясь, поднимайте маты… Хорошо, бы и обед наверх. Желательно с поварихами вместе!
Тут и девчата из столовой прикатили, недоумевают: кого же нам кормить, не уж-то одного начальник? Хотя нет, вон они, едоки, наверху. Девчонки головы запрокинули, за косынки держатся, чтобы не свалились, кричат, на смех сбиваясь:
– Ребяты, вы чего будете на первое?
Отобедали, уже за работу приниматься собрались, а девчата не унимаются:
– Ребяты, у нас есть виноград, будете? Какой – черный или белый?
– Вот это жизнь, так бы тут и сидели! Да давайте любой, все равно съедим…
Кабинет, доставшийся Юрьеву, походил на кладовку. В нем от силы могли вместиться только два человека. Причем если один сидел, то другой должен был стоять. Так оно и было: Юрьев сидел за столом, Кужугетов стоял у единственного окна. Оно выходило прямиком на вольер с антилопой, которая орала и пахла. Эта вонь смешивалась с запахом дешевого, крепкого табака…
– Если уфимская труба сама упадет от ветра, и завод взлетит на воздух – это будет иметь для нас одни последствия, а если все рухнет в результате нашего взрыва – это нам придется расхлебывать долго…
– Да, но у ребят ведь все готово к взрыву. Мы можем запросто уйти от принятия этого решения. «Спасать» завод от семисоттонного оголовка трубы – разве это дело спасателей?
– Конечно, нет. Но кто-то же должен знать, что нужно делать, когда никто этого не знает…
– Выходит, это мы и есть?
Заводская территория опустела. Замерли цеха. Только надломленная труба как ни в чем не бывало продолжает выплевывать клубы черного дыма. Бронетранспортер поодаль казался лишним, а на самом деле очень нужен. Он – единственное укрытие для горстки оставшихся на заводе людей.
– …Пять, четыре, три, два, один… – отсчитывает в Москве по телефону Кужугетов.
– …Пять, четыре, три, два, один… – повторяет за ним, прижимая трубку к уху, Кубарев в Уфе.
– Огонь! – командуют в Москве.
– Огонь! – эхом отзываются в Уфе.
Смолк грохот. Рассеялся дым. Осела пыль. Искореженный, раздробленный семисоттонный огрызок лежал там, где ему и следовало лежать, – на «подушке». Вверху по-прежнему дымила труба. Внизу, у бронетранспортера, прыгали, обнимались люди и кричали: «Ура!». Труба стала для них вершиной, которую они покорили.
… – Ну что, – Ракитов с усмешкой посмотрел на вошедшего Кубарева, – проект наградного листа приготовил? Давай подпишу… Нет? Ну что же, тогда давай награжу по-своему. – Наклонился к селектору: – Меня нет ни для кого…
За затворенной дверью в задней комнатке – другой мир. Уютный, радушный, неспешный. Гостеприимный хозяин на стол поставил коньяк, а наливать не спешит. Ждет. Принесли пиалы. В них тягучая жидкость, как расплавленное золото, переливается через край.
– Горячий башкирский мед – самый вкусный на свете! – Ракитов расплывается в улыбке. – Особенно если с коньяком. За победу!
Кубарев потягивал медок, улыбался в ответ, а сам про себя думал: «Вот не дай бог что-то бы мы не так сделали, струхнули или сплоховали, первый блин оказался бы комом, и все сказали бы: да нет, ничего они не могут…»
