– Что-то слышится родное в звонких песнях ямщика! – вслух подумал Пашка-Пташка, загораясь отчаянно-весёлыми глазами.
2
Степное село Привольное, где он родился, широко раскинуло дома и огороды по берегу медлительной реки, вобравшей в себя голубую громаду небес – даже в стакане или в графине вода играет поднебесной, еле уловимой голубоватинкой.
Приволья там не занимать – равнина разбежалась на сотню километров. День и ночь ветра свистели, песни протяжные пели в берёзах, шумели в полях золотистой пшеницы; разнотравье заплетали на лугах и поднимали пыль веретеном – серые столбы ходили призраками. А иногда ветра внезапно сатанели и в дикой буйной удали валили с ног деревья, ломали ветряные мельницы, порождая в людях страх и уважительное отношение к ветру. Достаточно сказать, что перед ветром даже ворота настежь раскрывали в сёлах и деревнях – чтобы не сорвал с петель.
Необъятная русская даль породила в нём и душу необъятную – не умещалась за пазухой; в драной рубахе частенько домой приходил, то с мальчишками схлестнётся, чтобы не трогали цветы на «его» территории, то с колхозным сторожем, который одно время голубей на мельнице повадился крошить из допотопного дробовика.
Детские годы у Пташки были по-своему интересны, но всё-таки мало отличались от жизни сверстников. Судьба его круто повернула, когда в село приехал учитель музыки – Станислав Мокеич Бубенцов, человек смиренный, с виду неприметный, даже скучный. Но стоило Бубенчику – так в школе окрестили – взять в руки инструмент, как тут же он преображался: глаза горели, щёки розовели и начиналось таинство рождения то весёлой, то печальной музыки.
Бубенчик обнаружил у подростка отменный слух и необычные, «музыкальные пальцы» – и так и эдак гнулись, как резиновые.
Квартировал Мокеич за рекой в избушке у одной старушки.
– Приходи ко мне в гости, – пригласил он однажды. – Посидим, чайку попьём, за жизнь поговорим.
Пташка не сразу, но всё-таки насмелился, пришёл. В избушке у старушки хранилась балалайка – осталась от покойного хозяина. И Станислав Мокеич неожиданно выдал такие частушки – мальчуган со смеху чуть под лавку не закатился. Учитель вдохновенно «рвал подмётки на ходу», поскольку был отличным импровизатором.
Говорят, что я Бубенчик –
Волосы барашками!
Говорят, что Паша – птенчик.
Где же крылья Пташкины?
Ну и всякое другое в таком же духе. Пташка слушал и поражался, как простые, «смертные» слова становятся словами песенными. А через неделю, когда он снова пришёл к Бубенчику, урок был посерьёзнее: гармошка, народные русские песни. Так потихоньку, полегоньку парнишка пристрастился к музыке.
Родители купили Пташке инструмент, не особо веря в его таланты, но руководствуясь мудростью: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.
Плакать, правда, всё-таки пришлось. Первая гитара запомнилась как первая любовь – ненаглядная, тайком целованная, с горькой судьбой.
Пашкин отец однажды привёл его с гитарой на деревенскую свадьбу – решил похвалиться талантами сына. Не привыкший выступать на публике, парнишка поначалу заартачился, но батя сумел уговорить. В шумном застолье – среди тарелок, стаканов и двухлитровых «снарядов», заряженных самогоном – Пташка старательно стал выщипывать весёлые мелодии, потом хмельные песни поддерживал своим сопровождением. Хорошо получалось, его нахваливали.
– Ты гляди, чо делает! Как будто пальцев на ручонке у него не пять, а все двадцать пять!
