– И я рад тебя видеть, друг мой. Проходи в дом, я мигом. Только в порядок себя приведу, и завтракать сядем.
Горыныч дым из ноздрей выпустил, крякнул и уменьшился. Стал ростом с человека, только рослого. Наклонил все три головы, чтоб об перекладину дверную не удариться, и в дом вошёл. Тут ему под ноги рыжий котёнок бросился и давай ластиться, урчать, лапками перебирать, словно старинного товарища встретил.
– Ути, какой хорошенький, – совсем растаял змей, – может, мне тоже такого завести? Домой приходишь, он тебе радуется, песни поёт. Ляпота!
– А что, и заведи, – поддержал вернувшийся в дом друг. – Ты чего на завтрак будешь? Яичницу из девяти яиц или двенадцати?
– Эх, была бы тут сейчас Василиса, оладушков бы напекла! – вздохнул Горыныч, мечтательно взглянув на потолок.
– Это да, и пироги у неё вкусные, особенно с мясом, – подхватил мысль богатырь, – мне сегодня снилось, что она нас всякой выпечкой баловала.
– О, и у меня сон про неё был и про тебя тоже! – намазал булку маслом Горыныч и положил сверху клубничное варенье. – Мы это, с ней на площади в городе стояли, глиной обмазанные, как статуи иноземные, а вокруг нас разные девицы ходили.
– А одной особо вредной королевне Василиса причёску подпалила…
– А потом мы за мелкой собачкой летели, что зеркальце в зубах несла…
– А я лбом о сук ударился и на этом месте проснулся…
– А я Василису уронил, прямо в трубу…
– Так нам что, один и тот же сон снился?
– А может и не сон вовсе!
– Вот и я сейчас думаю: может, кто морок на нас навёл, что мы про такое приключение забыли?
– Да, а кто? – Горыныч долил в чашку из самовара кипятка и осмотрелся, не осталось ли варенья.
– А ты Василису давно видел? – потёр шишку на лбу Никита.
– Да вот вчера заходила, пирог принесла с луком и яйцами. Только меня дома не было. Оставила на пороге вместе с запиской, мол: люблю, целую, угощайся. Только я тот пирог так и не попробовал, птицы растащили. А где, говоришь, у тебя варенье хранится?
– Да там, в подполе, клубничное на второй полке слева, – махнул рукой в сторону сеней богатырь. – Надо же, какое совпадение, и мне Василиса каждый день по пирогу присылает. А вчерашний я тоже не съел, рыжий не дал, опрокинул на него горящие свечи, перемазал воском, пришлось ежам в огород вынести. А после нам и сон этот странный приснился. А не помнишь, мы зеркальце Яге вернули?
– Не, не помню. Вот щенка помню. Как с Василисой над крышами домов летел, помню, как в трубу её уронил, помню, а про зеркальце нет! Никита, я ещё яблочное возьму и сливовое, а то головы у меня три, и у каждой свой вкус имеется.
– Да бери, пожалуйста! Я вот что думаю, – продолжил богатырь, когда Горыныч вернулся, держа в лапах три банки варенья, – надо к бабке идти, чует моё сердце неладное!
– Если надо, то пойдём, – согласился Горыныч, вытирая лапой, перепачканной в черничном варенье, рот средней головы, – только вот поедим сначала. А то в путь пускаться на голодный желудок – примета плохая!
– О, внучки́ пожаловали! – обрадовалась Яга, выскочив на крыльцо и завидя Никиту с Горынычем. – По баньке моей соскучились или по сказкам?
– Да мы, бабушка, просто в гости решили зайти, проведать, – обнял Ягу Никита. – Мало ли, помощь какая требуется, дров нарубить, воды натаскать. Сложно, чай, двум женщинам в лесу без мужской силы.
– Да мне Василиса вон и новую дровницу соорудила, и крышу подлатала, и печь побелила, нарадоваться не могу! Я-то думала, никакого толку от девки не будет, так, пожалела сироту. А она вона за книжки засела, зубрит, по три раза всё переспрашивает, и пироги каждый день! То с щавелем, то с капустой, то с солёными огурцами. Ой, чегой-то я вас на пороге-то держу, в избу проходите, чаем напою!
