Спектакль без сценария - страница 3
На нём была вся их большая семья, теперь изрядно поредевшая. Высокий русоволосый мужчина обнимал за плечи очаровательную пухленькую блондинку, рядом стояли два нескладных худых подростка, один из которых улыбался до ушей, второй же был мрачен, словно на что-то обижен. А на коленях женщины сидел белокурый и кудрявый малыш лет пяти. Очень похожий на мать, отметила я, взглянув украдкой на мужчину, в которого он вырос. Другим детям от матери достались только глаза – во всем остальном они были копиями отца. О семье Эрик рассказывал мне только в общих чертах, и из подробностей я знала только то, что их отец умер, когда Эрик был совсем маленьким, настолько, что почти не помнил его. Разумеется, подробности были мне очень любопытны, но я посчитала невежливым лезть с вопросами на первой встрече, решив, что, если братья захотят – сами расскажут.
Они захотели. Улоф вскользь упомянул, что подростками им было совершенно неинтересно с совсем маленьким Эриком, поэтому мать и решила отдать его в бесплатную спортивную секцию, чтобы за ним присматривали хотя бы там – на братьев не было никакой надежды. А Бьорн пояснил, что у матери попросту не имелось другого выхода – ей пришлось устроиться на вторую работу, когда отец погиб при пожаре на заводе, и она возвращалась домой очень поздно. Всё, о чём она смогла договориться со старшими детьми – кто-то из них должен был забирать Эрика с тренировки, не больше, и то братья регулярно ругались до хрипоты по этому поводу.
– Мы тогда немного другим увлекались, не футболом уж точно. Девочки, тусовки, – хитро глядя на брата, рассказывал Бьорн. Мне он казался более дружелюбным, чем спокойный и серьёзный Улоф, возможно потому, что лучше знал английский. Он работал мастером на крупном производстве где-то на севере страны, и в последнее время иностранцев в его бригаде стало много. Шведские граждане на эти должности не ломились, а Бьорну приходилось налаживать со всем этим интернационалом какое-то взаимопонимание. Не знаю, что Эрик ему наплёл ради того, чтобы он специально приехал в Стокгольм для знакомства со мной, но у меня были подозрения, что Бьорн в своих ожиданиях был немного разочарован. Барышни из тусовочных времен Эрика были поинтереснее.
– Да, Эрик тогда был проблемой. Младшие братья и тусовки плохо совместимы, – ухмыльнулся в усы Улоф. – Я один раз его чуть на стадионе не забыл. Бежал со всех ног, чтобы до прихода матери успеть с Эриком домой. И с ужасом прикидывал, что мне делать, если я его не найду. А он сидел в каморке у охранника, спокойно ждал меня, с книжкой этой своей вечной. И матери меня не сдал, хотя я этого опасался. Ну, он у нас всегда не от мира сего был.
– А как звали вашего отца?
Улоф осуждающе покосился на Эрика. Мне внезапно стало неудобно, и я бросилась оправдывать его:
– У нас в России такое обычно не спрашивают: если знаешь полное имя человека, то имя отца понятно, но тут приходится уточнять. Я знаю, что у вас раньше было что-то похожее, но потом приняли закон…
– Андерс, – голос Эрика зазвучал над самым моим ухом. – А маму – Гудрун. И только ради неё, Улоф, я тебя тогда и не сдал.
Компенсации от завода, которую выплатили матери за потерю кормильца, хватило совсем ненадолго, учитывая наличие троих быстро растущих и оттого очень прожорливых сыновей. Социализм в Швеции тогда уже потихоньку сворачивали, жить пришлось почти в нищете, поэтому сразу после школы оба старших брата пошли работать – в университет брали только после гимназии и только с хорошими оценками. Идти в гимназию означало и дальше нахлебничать, а пошатнувшееся здоровье матери уже не позволяло ей работать, как раньше. Сначала Улоф, потом Бьорн отправились рабочими на тот же завод, что забрал у них отца, и дома, наконец, стало хоть немного попроще с деньгами. Братья вытащили бы учёбу Эрика в гимназии, но только наголодавшийся младший брат уже рвался к спортивным вершинам и метил на совсем другие гонорары. Когда же Эрику исполнилось девятнадцать, угасла от болезни и Гудрун. Его не было с ней рядом – команда играла в Южной Америке, и Эрик попросту не успел проститься с матерью.