– Я ничего не публиковал, – пробормотал Томас и неловко поерзал в кресле.
– И ты никому не рассказывал о своих попытках, не так ли? – рассмеялся Ричард.
– Да, но мои творения не идут ни в какое сравнение с твоими картинами.
– Да ну? Что ты имеешь в виду?
Томас приподнял стакан в шутливом приветствии.
– Твои произведения совершенны. А мои стихи – сплошная чепуха.
Ричард снова рассмеялся, но не стал возражать. Томас пописывал стишки со школьной скамьи, но, несмотря на все усилия, так и не создал за эти годы ничего значительного.
– Если бы мои стихи чего-то стоили, я не замедлил бы выкрикивать их, стоя на крыше.
– Да, но ты маркиз и наследник титула герцогов Роксборо, все деньги и влияние семьи Эффингтон в твоем распоряжении. Ты можешь заниматься чем хочешь. А мне надо восстанавливать имя и репутацию. Я зависим от капризов моды и от своих заработков. Неужели ты всерьез полагаешь, что произведения графа можно продать за ту же цену, что и творения загадочного француза?
– Наверное, нет.
– Здесь не может быть никаких «наверное». Мои работы никем не будут приняты всерьез, если я поставлю под ними собственное имя.
– Твоя гордость вынуждает тебя к молчанию не меньше, чем все остальное.
– Проклятая гордость, – произнес Ричард с горьким смехом. Он мог подшучивать над всем этим наедине с Томасом, но его задевало, что способности, высоко ценимые в неизвестном художнике, в человеке из высшего сословия в лучшем случае будут снисходительно приняты за дилетантство. – Но, знаешь, история, которую мы, а вернее, ты сочинил насчет Этьена Луи, мне очень нравится.
– Признай, что я проделал замечательно тонкую работу. – Томас улыбнулся и сделал глоток бренди. – Не то чтобы это было так уж трудно. Вовремя ввернутое пояснение, уместное замечание, и…
– Voila![3] – Ричард произнес это слово с подчеркнутым французским акцентом. – Перед нами Этьен Луи Туссен, единственный уцелевший отпрыск знатной французской семьи, казненной во время революции. Он был вывезен из страны преданными слугами и теперь проводит дни, занимаясь живописью со страстью, свойственной его предкам, а ночи, ах, mon ami[4], его ночи…
– Это был блестящий штрих, – сказал Томас, улыбаясь еще шире.
– В самом деле блестящий! Для человека, которого никто в глаза не видел, репутация прекрасного любовника – истинная удача.
– Благодарю тебя. – Томас пожал плечами с преувеличенной скромностью. – Каждый делает что может. Должен заметить, что все вышло очень забавно. Я смог оценить это, когда подслушал разговор женщин, обсуждающих чары неотразимого Этьена Луи. Жаль, что я не слышу подобных разговоров о графе Шелбруке. Не настало ли время подыскать для тебя подходящую пару?
Знает ли Томас о наследстве Джиллиан и условии его получения?
– Последнее, в чем я нуждаюсь именно теперь, – это еще одна женщина. Сестры, да еще тетушка… право, вокруг меня более чем достаточно женщин. К тому же подходящую невесту, которая пренебрегла бы моими финансовыми затруднениями, найти нелегко. – Ричард умолк. Если Томас в курсе дела о наследстве, то сейчас самый подходящий случай упомянуть об этом. Но друг молчал, и Ричард заподозрил, что тот ничего не знает о предложении сестры. – Довольно о женщинах, Томас, иди сюда и посмотри.
– У тебя огромный талант, мой друг, – негромко произнес Томас. – Твое мастерство совершенствуется с каждой картиной. Эта вещь чудо как хороша.
