. Это двойное «M», «Е» и прочее, безусловно, что-то обозначали, но что именно? Больше на странном предмете ничего не было.
Отбросив непонятную штуку, он направился дальше, пытаясь на лету не растерять кое-как приделанные конечности, собранные из подручных материалов, которые поставили бы в тупик любого анатома. Все-таки материя была чрезвычайно капризной штукой. Приходилось постоянно сосредотачиваться, чтобы та или иная часть тела не отвалилась в самый неожиданный момент. То и дело что-нибудь все же отпадало, и нужно было прилично потрудиться, вспоминая, где оно было в последний раз, прилаживая туда и сюда, пока хватало терпения. Последнее время, впрочем, у него стало получаться гораздо лучше. Например, эти пальцы… Кстати, почему их стало тринадцать?!
Над Островом моросил нудный мезонный дождь. Мутные облачка вскипали у его высокого края, проливая тонкие струи на то, что воля Кэ превратило в «низ». (Собственной гравитации тут бы не хватило, чтобы удержать муравья.)
С человеческой точки зрения остров имел какую-то неправильную, странную геометрию, из-за которой казался намного больше, чем говорил здравый смысл – словно ваш взгляд простирался вдоль невидимой ленты, многократно пересекающей саму себя, так что между пресловутыми A и B нужно было дюжину раз миновать C, обнаруживая собственные следы, идущие в другом направлении.
Насладившись полетом, Кэ отдыхал в глубине Ковчега – излюбленном своем месте34. Кажется, он лежал – в отношении существа, тело которого представляет собой мозаику случайно собранных элементов, трудно сказать точнее. Определение «он находится там-то и там-то… хм… более-менее…» в его случае подходит как нельзя лучше.
Обретя подобие тела, Кэ познал, что такое усталость и сейчас он очень устал. Ему требовалось время, чтобы привести себя в порядок. Никто бы не взялся точно описать способ его мышления, но в достойном доверия приближении одна из его мыслей была о странности того, что обретение формы делает все гораздо сложнее. Он не испытывал усталости эпохи, проведенные в пустоте, в которые не ведал ни секунды покоя, как голодный дух витая над воображаемой твердью. (Он и правда воображал ее – серую гладь, лишенную глубины, растянувшуюся через все пространство.)
Но теперь, кода голод воплощения был на жалкую кроху утолен, все значительно усложнилось. Материя была желанной, бесценной, нужной – но она же и тяготила. Ее хозяин становится ее рабом. Над этим неприятным открытием стоило хорошо подумать. Например, способен ли он теперь повторить собственный пройденный путь и создать такой вот осколок тверди, кропотливо и неустанно выскребая по атому бескрайнее пространство вокруг? Вопрос скользнул на заднем плане сознания, оставив после себя гаденький пузырек сомнений. Сомнения, страх будущего и скука тоже были плодом материи, незваными гостями, пришедшими вслед за формой.
Впрочем, сознание Кэ обогатилось опытом, выращенным из зерна, малого как нейтрино, и теперь он видел возможности, о которых раньше не мог мечтать. Нужно оставаться терпеливым – плод трудов будет сладок…
Чтобы расслабиться и подумать о будущем Кэ отринул несколько частей тела, сразу же почувствовав себя лучше.
«Отделение дарвинизма» занимало пятно на проходе между залом РККА и еще одним, посвященным то ли быту царской России, то ли мануфактурным достижениям советской – разношерстный набор экспонатов говорил за то и другое сразу: простенок деревенской избы, печь, люлька с фальшивым младенцем, сундуки, ведра, куклы, портрет баронессы N., клавесин, шкатулка, капот, пожарный комбинезон – и масса других предметов, позволявших составить ассортимент магазина, владельцы которого решили потрафить всем.
