А он со своими принципами доигрался… – оставил сына сиротой.
И Андрюха по отцовским стопам пошёл. И сейчас то, что он творит, может очень дорого стоить не только Беркутову, но и его неразумным приятелям.
«Мы же только посмотреть!»
Ага, посмотрели!
Как теперь ноги уносить? Куда бежать? Что делать?
Беркут тащил на руках эту спящую девицу, уверенно и легко, как пушинку, и даже дыхание почти не сбилось. А Ванька пыхтел, сам не знал от чего больше: от бега или от злости. Утащили они «царевну», а дальше что? Ведь всё равно найдут. От КГБ никуда не спрячешься.
Ванька припомнил тяжёлые гулкие шаги, разлетавшиеся эхом по клубу, когда они уже нырнули в узкий тёмный коридорчик за плакатом.
Заметить их не успели. Беркутов хоть с трудом, хоть бочком, но шёл на выход очень быстро. Понимал, видно, чем чревато, если их сцапают за воровством «государственного имущества».
И пусть это «имущество» теперь уже дышит (едва заметно, но дышит), всё равно это что-то вроде клада… Стране принадлежит, а не двум деревенским дурням.
Ширяеву давненько уже не было так страшно. Даже хмель выветрился.
Выскочив на улицу, они захлопнули дверь в подсобку на замок, но если за ними будет погоня – вынесут эту дверь в два счёта, никого она не удержит. И найти их труда не составит. С царевны до сих пор льдистым серебром падают сверкающие капли. Иди по этим следам, иди, и рано или поздно похитителей нагонишь.
Шаги там, в клубе, Ванька расслышать успел чётко. И перед глазами отчего-то сразу всплыл жуткий образ кэгэбэшника Страхова.
Хотя долетел до них топот ног явно не одного человека. Но отчего-то именно мысль об этом полковнике отозвалась неприятными мурашками по спине.
Такого вокруг пальца не обведёшь. Мигом догадается, кто это сделал.
Хотя, как он догадаться может? Чего бы ему заподозрить Ваньку?
От этих мыслей и вовсе бросило в дрожь, Ширяев вдруг представил, как его допрашивают, а потом упекают в тюрьму. Позорище какое! Как потом отцу с матерью в глаза смотреть? По всей деревне слава пойдёт – не отмоешься!
Андрюха вдруг обернулся, словно забрался к брату в голову, и сказал твёрдо, таким тоном, что Ширяев даже не пытался спорить:
– Ванька, ты домой иди! Ты со мной не поедешь. Ты здесь не был, ничего не видел, ничего не знаешь. Я всё сам… Слышишь? Всё сам. Вы с мужиками вообще ничего не знали. Я сам придумал её украсть. Понял?
– Чего тут непонятного… – почесал затылок Ваня. – А ты теперь куда? Что ты с ней делать будешь?
– Сам пока не знаю, – Андрей вздохнул, пожав плечами, бросил взгляд на уазик в кустах. – И тебе это знать не надо. Меньше знаешь, крепче спишь! Давай, брат! Всё путём будет…
Беркут подмигнул, улыбнулся лихо и рванул в сторону боковую дверцу машины.
Ванька смотрел молча, как Андрей осторожно укладывает на сидение безмятежно спящую красавицу, как садится за руль, как заводит машину, как вскидывает на прощание руку…
Где-то внутри, в груди, скребло неприятно и совестно, что он вот так отпускает Беркута, бросает одного и даже остановить не пытается… Стыдно было признаться самому себе, что струсил малодушно, что решил для себя – не встревать, дабы потом отвечать не пришлось.
А Беркут… Он всегда такой был… Ни черта не боялся!
«Вот пусть и выкручивается сам теперь, пусть выкручивается, как знает…»
Так думал Ваня Ширяев, глядя, как скрывается в облаке поднятой колесами пыли «буханка» Беркутова.
***
