Во всяком случае, именно так показалось!
Идет прокаженный любовью как ветром разодранный облак:
Так и видится, как с него осыпается облик!
И нечисть крылатая рвет прометееву печень…
И даже на посохе плачет бубенчик -
Голося всем здоровым и здравым, дескать, сгиньте с дороги!
– Кар-р! – откровенно прозвучало от двери (а не от окна – как мы уже привыкли, и не от зеркала – как метафизически предположили). – Кар-р!
Никакой метафизики. Вещее явилось вещным. Но и человеческое искусство явилось фактором: этот вопль – отразился от зеркала – и вот здесь-то по его вполне приземленному эху стало ясно, что всего лишь прозвучал дверной звонок… Кар-р!
Хорошо он понятен старикам, впавшим в детство.
Его рыба немая, но кита заглотившая в малое чрево,
Хорошо понимает… Оттого он и дорог,
Что всегда по соседству отделен карантином
И вполне наблюдаем, и умело почти поедаем
Даже взглядом кретина… Что, любви заповедны угодья?
Я, шагнувший давно за пределы,
Здесь простую любовь описал, её чревоугодие.
Становилось ясно: вещее оборачивается вещами, любовь – чревоугодием любви (и всё это начинает пониматься как начатки мироформирования): в зеркале (что находило себя слева от Илии) Идальго остался неподвижен и на одной ноге; но – наяву (то есть вне зеркала) Идальго уже прижался всей душой к двери!
Разве что – уже зная, кто требует себе дороги в его убежище… Кар-р!
Ведь в комнате Царства Божьего (и даже ещё дальше – за окном, где маячил вороний вопль) стразу стало (с ближайшим будущим – которое вот-вот) всё ясно; всем душам в миру стало ветрено, и осень мира явила себя во всей красе (и даже с перехлестом).
И тогда в душу Илии (которой он якобы прижался к входной двери) постучали тоненькие пальчики. А в саму дверь никто ломиться не стал, зато – прозвучал дверной замок. Который звонок был нежданным, но – оказывался предвиденным…
Который звонок уже сказывался на предыдущем (сердцебиении) и скажется на последующем (ударе сердца). А Идальго вдруг заметил, что его собственное сердце в его собственной груди – перестало биться; то есть – сердца в груди – словно бы не стало вовсе: оно оказалось посторонним всему с ним (а именно – с сердечной мышцей, венами и артериями) происходящему.
Будучи много ближе тому, что находилось за дверью! Сердечная мышца сердца стала отдельной от сердца.
Произошло обещанное мной разделение:
Как всадник утомленного коня,
Душа моя покинула меня,
И стал я одинок на белом свете!
И никому я больше не служу – как вольный ветер…
Но и на этом не кончилось! Разделение следовало оформить – поэтому: тело Илии Дона Кехана (нелепое – одна нога задрана и прижата к мышце сердца, на другой он едва-едва балансирует) прыгнуло к двери, причем – унеся с собой калигулу, и принялось руками души (ведь руки тела оказались заняты) тянуться к дверной ручке.
Даже разумом разумеется, что настоящее сердце Идальго осталось за его спиной!
Разумеется даже разумом, что долго так продолжаться не могло, но – продолжалось долго: до тех самых пор, пока сердце (вышедшее из Илии вон) не подтолкнуло Идальго в спину, и тот едва не свалился на пол!
Причем такая «оплеуха в спину» – это уже не была внешняя весть, это было личное.
Он стал посторонним миру, но – он оставил миру свое сердце и стал ему посторонним! И вот что его сердце увидело со стороны, когда оно (бездушная мышца) взглянуло вокруг:
Держа в одной руке башмачок, одной (уже обутой) ногой в воздухе взмахивая и еще не додумываясь эту нагую ступню опустить, он уже тянется другой рукой (перестав тянуться только душой) к дверной ручке… Такова вся жизнь моего героя! Либо в ритме, слове, гармонии – происходящая, либо – не происходящая вообще.
