– И мой вам совет, – с трудом сдерживая раздражение, продолжает Огинский. – Не говорите ему о нас ничего больше и не выдавайте себя и нас за крупных специалистов подрывного или какого-нибудь иного военно-инженерного дела. Да, и еще вот что – постарайтесь реже попадаться на глаза Бурсову.
…Поздно вечером после отбоя в блоке старших офицеров царит гнетущая тишина. Все семь майоров молча лежат на нарах, не разговаривая и не задавая никаких вопросов вновь прибывшим. А Бурсов все медлит начать разговор, надеется, что кто-нибудь из этих потерявших веру в себя людей сам что-нибудь спросит.
– Надо бы поговорить с ними… – шепчет Огинский.
– Погодите, Евгений Александрович, пусть сами спросят. Неужели же им не интересно узнать у нас хоть что-нибудь о положении на фронте?
Но майоры по-прежнему молчат.
– Ну что же, товарищи офицеры, – негромко произносит наконец Бурсов, – так-таки, значит, ничто вас не интересует? Спросили бы хоть о том, как мы в плен попали, при каких обстоятельствах.
– Нам и так известно, при каких обстоятельствах в плен попадают, – равнодушно замечает кто-то в дальнем углу. – Если не сволочь, конечно, которая сама руки вверх поднимает.
– Мы не из таких, – обижается Огинский.
– Зато нас, наверно, за таких принимаете, – ввязывается в разговор еще кто-то.
– Ну это уж вы зря! – повышает голос Бурсов. – Мы ведь тоже на фронте с самого первого дня войны и знаем, каково было в сорок первом!
– А почему именно так было? – раздается из угла голос майора Нефедова.
– Некогда было особенно разбираться, – хмуро отзывается Бурсов. – Все бои да бои. Да и не в том дело сейчас – как начали, важнее другое – как воюем. О сражении за Москву и Сталинградской битве слыхали хоть что-нибудь?
– Имеем некоторое представление, – отвечает Нефедов. – А в армии вы давно, товарищ подполковник?
– С тридцать третьего года. Перед войной отдельным саперным батальоном командовал. Отходил с частями своей армии от Жлобина до самого Сталинграда.
– Так вы, значит, в боях под Сталинградом участвовали? – оживляется Нефедов.
– Да, участвовал.
– Немцы считают, что Сталинградская битва была самой крупной в истории всех мировых войн, – замечает кто-то простуженным голосом.
– Та, что сейчас идет на Курской дуге, покрупнее будет по своим масштабам. Вот майор Огинский – офицер штаба фронта, ему лучше, чем мне, известна обстановка.
– Да, масштабы тут во всех отношениях побольше, – подтверждает Огинский.
– А вам ничего не известно, как там теперь дела? – интересуется Бурсов. – Мы ведь попали в плен под Белгородом, в самый первый день сражения.
Никто ему не отвечает, и он спрашивает уже шепотом:
– Может быть, тут нельзя вести такие разговоры?
– Этого вы не бойтесь, – успокаивает Нефедов. – От тех, которые могли нас предать, мы нашли способ избавиться. Подслушивать теперь нас некому. Да немцы и не боятся, что мы замыслим что-нибудь вроде восстания или побега. Уверены, что отсюда не убежишь. А что касается теперешних боев под Орлом, Курском и Белгородом, то по радио сообщают, будто немцы одерживают там победу.
– Быть этого не может! – восклицает Бурсов. – Это им не сорок первый!
– Мне трудно судить, что и как там у нас изменилось, – тяжело вздыхает Нефедов. – Известно, однако, что под Белгородом немцы прорвались уже не только в Прохоровку, но и в Обоянь. А это, как я себе представляю, не очень далеко от Курска.
