– А я тебе вот это зачем купил, как ты думаешь? – спросил Бенджамин, помахивая подарком отцу. Это был диск с рождественскими выпусками Моркама и Уайза[19].
– Не хочу я смотреть старье.
– Ага, ты и новье не любишь. – Бенджамин присел перед телевизором и воткнул диск. Пока возился, его посетило яркое воспоминание: Рождество 1977 года, тридцать три года назад, когда они всей семьей сели смотреть последнее представление этого комического дуэта на Би-би-си. Деды тоже присутствовали, и Бенджамин, смеясь вместе со всеми, запомнил это невероятное ощущение единства, ощущение, что целый народ оказался ненадолго, мимолетно объединен божественным действом смеха. – Двадцать семь миллионов человек это смотрели, между прочим, – напомнил он отцу.
– Потому что у нас было всего три канала. – Лоис вошла в комнату и встала у Бенджамина за спиной. – И ничем больше не займешься. Ты готов? Эдак мы выйдем, когда уже стемнеет.
Выбрались вчетвером, двинулись спокойными задворками, которые сегодня казались чуть менее обыденными благодаря рождественским украшениям там и сям да огонькам. Вскоре Бенджамин уже отстал, привычно погрузившись в свои мысли. Софи заметила это и помедлила, чтобы он смог их догнать.
– Все в порядке? – спросила она.
– Да, все хорошо. – Он улыбнулся и коротко приобнял ее, неуклюже потрепал по спине. – Спасибо за подарок, кстати. Очень трогательно.
– Он тебе не нравится, правда же?
Софи подарила Бенджамину экземпляр “Фаллопии”, купленный на встрече Соана с двумя именитыми писателями. Экземпляр был с автографом: “Бенджамину – всего наилучшего, Лайонел Хэмпшир”.
– Ну, рецензии на эту книгу были несколько… неоднозначные, – сказал Бенджамин. – Но прочитать мне хочется. Он сам каков, лично?
– Как раз таков, каким его себе представляешь.
– Ох, батюшки.
Пришли к музею Толкина, за ним – маленький участок травянистой пустоши, который недавно обозначили как “Зону отдыха “Шир”“, и тот и другой запустили у Софи в голове цепочку размышлений.
– В тот вечер, – сказала она, – Соан подсказал, что “Сэрхол” – это практически анаграмма “сюр, лох”. Что ж мы этого не замечали так долго?
Бенджамин не ответил. Смотрел вперед, на Лоис и Кристофера: они шли рука об руку, что почти придавало им вид счастливой супружеской четы. Лоис раздосадовала брата своим саркастическим замечанием о скудости телеканалов в 1970-е – это замечание подпортило (нечаянно, скорее всего) одно из самых дорогих Бенджамину воспоминаний. Краеугольным камнем его системы верований по-прежнему оставалось то, что Британия времен его детства была более цельным, сплоченным и единодушным местом (все начало разваливаться по итогам выборов в 1979-м), и смутное тепло, какое Бенджамин все еще ощущал, когда смотрел комедийные программы 1970-х, было тому неким доказательством. Но, разумеется, ждать, что Лоис воспринимает это так же, не приходилось: для нее то десятилетие было эпохой трагической, ужасной. Бенджамин наказал себе никогда об этом не забывать – и всегда делать на это поправку.
Впрочем, Бенджамина дома ждало резкое напоминание, когда они вернулись. Колин бросил смотреть Моркама с Уайзом и переключился на новости Би-би-си. Вид у отца был потрясенный. Лоис села рядом, а Бенджамин ушел на кухню ставить чайник.
– Все хорошо, пап? – спросила она.
– Та женщина, – произнес он без выражения, не сводя взгляда с экрана. – Девушка в Бристоле. Которая пропала на прошлой неделе. Нашли тело. Пока не сказали, что это она… Ну а кто ж еще?
