– Ну… это целиком моя вина, – сказала Софи, нервно глянув на Иэна. – Он уже много раз приглашал меня поехать, но все как-то не складывалось. Воскресенья… всегда несколько занятые, – отчаянно импровизировала она.
– Вы посещаете церковь? – спросила Хелена с убийственной невинностью.
– Нет, но…
Иэн пришел на выручку.
– По-моему, это я ее запугал, мам, – слишком много о тебе рассказывал.
– Глупости какие, – произнесла Хелена, вставая. – Я и мухи не обижу. Так, пойду накрою стол к обеду.
– Я помогу, – сказал Иэн.
Оставшись в одиночестве в гостиной, Софи оглядела снимки на каминной полке и на стенах. В основном семейные фотографии: Иэн-школьник, лет тринадцати, в двойной рамке с девочкой года на три-четыре старше – явно Люси. Несколько снимков покойного мужа Хелены: одна черно-белая, на которой он облачен в армейскую форму (воинская повинность?), приятная парная фотография – она в купальнике, он в тенниске с открытым воротом и в шортах, где-то в отпуске семьей (юг Франции, может, 1960-е?), и еще одна, сделанная гораздо позже, она занимала самое видное место на полке, – супруг в костюме, на вид ему ближе к пятидесяти, незадолго до смерти, быть может. Дальше – снимок Люси-выпускницы (маленький, заткнут на полку рядом с телевизором), но рядом с ней – лишь Хелена и Иэн. Со всех фотографий пора бы стереть пыль, заметила Софи.
На обед Хелена приготовила свинину на косточке и теплый картофельный салат. Ели они не в гостиной, где, по словам Хелены, было в это время года слишком темно, а на кухне; кухня показалась Софи тоже довольно темной.
– Иэн мне рассказывал, – отважилась она заговорить во время обеда, – что вы прожили здесь больше сорока лет.
– Верно. Мы сюда переехали в тот год, когда родилась Люси. Вряд ли я стану переезжать еще раз, пусть деревня уже не та, что прежде, вовсе не та. Сын, думаю, может рассказать: тут и мясная лавка была, и антикварная, и скобяная. Все, разумеется, семейные. Совсем другое дело. Почтовое отделение закрыли лет пять назад. Вот это был удар. Теперь приходится кататься в Стратфорд, чтобы посылку отправить. И уж так там трудно парковаться. А еще был “У Томаса”!
– Что было у Томаса?
– Деревенская лавка. Настоящая деревенская лавка. Не просто едой торговала, а еще и игрушками, и канцеляркой, и книгами – всем на свете.
– То уж довольно давно, мам.
– Кое у кого долгая память.
– Ну, магазин там и сейчас есть.
– Вот это? – Хелена содрогнулась. – Совсем не то же самое. Пойдешь туда, а на разговор с человеком за кассой не рассчитываешь. Никогда ж не знаешь, даже каким языком они владеют. И кстати, я тебе рассказывала о своей новой уборщице?
Иэн покачал головой.
– Моя милая уборщица, – сказала Хелена, обращаясь к Софи, – которая ходила ко мне невесть с каких пор, наконец отправилась на покой и уехала на побережье. Кажется, в Девон. И вот агентство прислало мне эту новую девушку. Гретой зовут. Из Вильнюса. Литва, кто бы мог подумать! Представляете?
– Это не имеет значения же, ну, – проговорил Иэн, – главное, чтобы умела прибираться? Как у нее с английским?
– Великолепно, должна отметить. Хотя акцент очень сильный, и я бы совсем не возражала, если бы она говорила чуть громче.
– Может, она тебя боится. Многие боятся, между прочим.
Догадываясь, что это замечание – по крайней мере, отчасти – касается Софи, Хелена повернулась к гостье и смягчилась.
– Ну да ладно, дорогая моя, – сказала она. – Расскажите мне о вашей работе в университете. Сын говорит, что вы знаете абсолютно все, что вообще можно знать о старых картинах.
