Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2 - страница 48

Также, согласно утверждениям Резникова, Сырцов якобы говорил, что в критической ситуации ряд партийных секретарей, включая Андрея Андреева (Северный Кавказ), Николая Колотилова (Иваново-Вознесенск) и Роберта Эйхе (Западная Сибирь), «могут пойти против Сталина». Кроме того, Сырцов, по словам Резникова, заявлял, что «значительная часть партийного актива, конечно, недовольна режимом и политикой партии, но актив, очевидно, думает, что есть цельное Политбюро… Надо эти иллюзии рассеять. Политбюро – это фикция. На самом деле все решается за спиной Политбюро небольшой кучкой, которая собирается в Кремле, в бывшей квартире Цеткиной» (то есть Клары Цеткин) [339].

На следующий день Сталин переслал письменный донос Резникова на фракционную группировку Сырцова и Ломинадзе (которую Сталин называл «по сути дела правоуклонистской») Молотову – теперь уже он отбыл в отпуск – с комментарием: «Невообразимая гнусность. Все данные говорят о том, что сообщения Резникова соответствуют действительности. Играли в переворот, играли в Политбюро» [340].

Между тем Тухачевский в присутствии Сталина, Ворошилова, Орджоникидзе и других членов Политбюро предстал перед двумя своими обвинителями из Военной академии и сам обвинил их во лжи. По-видимому, там же присутствовали Ян Гамарник (начальник политотдела армии), Иона Якир (командующий Украинским военным округом) и его заместитель Иван Дубовой – и все они поручились за Тухачевского [341]. Остается неясно, намеревался ли Сталин только запугать военных или он действительно хотел отправить их в тюрьму. В письме Молотову от 23 октября 1930 года он сообщал: «Что касается дела Т[уха]чевского, то последний оказался чистым на все 100 %. Это очень хорошо» [342].

Сырцову и Ломинадзе не удалось отделаться так же легко. «Я считал и считаю крупнейшей исторической заслугой Сталина непреклонную твердость в борьбе против троцкистской и правой оппозиции, – писал Ломинадзе в свою защиту (3 ноября 1930 года). – Но я в то же время считал, что у Сталина есть некоторый эмпиризм, недостаточное умение предвидеть… Далее мне не нравилось и не нравится то, что иногда (особенно в дни пятидесятилетнего юбилея) тов. Сталина в печати в отдельных выступлениях ставят чуть ли не на одну доску с Лениным. Я, сколько помнится, говорил об этом и товарищу Орджоникидзе и приводил ему соответствующие места из прессы по этому поводу». Признание Ломинадзе не оставило Орджоникидзе выбора [343].

Их дела были рассмотрены на совместной сессии Центрального Комитета и президиума Центральной контрольной комиссии (4 ноября), на которой Ломинадзе и Сырцов сознались в том, что вели политические дискуссии друг с другом. Сырцов не отказался от своих заявлений, что Политбюро лишь утверждает уже готовые решения [344]. «Я ни на одну минуту не сомневался в правильности… ликвидации кулачества как класса, – заявил он, – но я считаю, что вслед за этим самым лозунгом необходимо было и целесообразно было в порядке пленума ЦК или же подробного детального заседания Политбюро обсудить практические меры его проведения. И мне кажется, что это в значительной мере сократило бы те накладные расходы, которые мы имели». За утверждения о том, что наряду с достижениями политика режима создала ряд проблем – резкое снижение реальных заработков рабочих, нехватку товаров («огромная угроза контрреволюции проистекает из очередей»), массовый забой скота, инфляцию, бюджетный дефицит – и за предложение вернуться к таким рыночным механизмам, как свободная торговля, Сырцов был обвинен в правооппортунистических и прокапиталистических настроениях, как и Рыков