Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2 - страница 76

Стали слышны голоса недовольных. «Хотя и вы, т. Сталин, есть ученик Ленина, но ваше поведение не ленинское, – писала весной 1932 года в «Известия» Федоринцева, делегатка Солдатского сельсовета Центрально-Черноземной области. – Ленин учил – фабрики рабочим, землю крестьянам, – и что вы делаете? Не только землю, но и скотину, хату, скарб отбираете у середняков и бедняков. Если вы выгнали Троцкого и называете его контрреволюционером, то вы, т. Сталин, самый настоящий и первый троцкист и ученик не Ленина, а Троцкого. Почему? Нас в политкружке учили, что Троцкий предлагал усиленно строить тяжелую индустрию за счет мужика» [605]. Свой голос подал и Троцкий. «Отделенный от аппарата… Сталин – ничто, пустое место», – писал он в своем «Бюллетене оппозиции» (01.03.1932) в новом «открытом письме» партии, предсказывая, что «человек, который был вчера символом аппаратного могущества, завтра станет в глазах всех символом аппаратного банкротства» [606].

Режим неожиданно отказался от обобществления всего скота, с подачи наркома земледелия Яковлева издав соответствующий указ (от 26.03.1932), одобренный Сталиным. Функционеры наркомата интерпретировали его как отступление от коллективизации – кое-кто даже задавался вопросом, не вкралась ли в него опечатка, – но его цель была чисто тактическая: положить конец бегству из колхозов. Местные должностные лица не спешили возвращать крестьянам обобществленный скот [607].

Понятно, что всплеск спекуляций о здоровье диктатора, типичных для любой диктатуры, не был случайностью. «Ложные слухи о моей болезни распространяются в буржуазной печати не впервые, – констатировал Сталин в письме, опубликованном в «Правде» (03.04). – Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров» [608].

Украинский партийный босс Косиор докладывал Сталину, что четверть лошадей в республике сдохла, а от выживших остались лишь «кожа да кости» [609]. ОГПУ доносило, что в Борисове (Белорусская ССР) толпа захватила хлебные склады, а несколько сотен женщин с детьми приняли участие в шествии к красноармейским казармам («среди бойцов и командиров наблюдались признаки сочувствия») [610]. Почти двойное снижение норм снабжения вкупе с мерами по повышению интенсивности труда спровоцировали стачки и стихийные митинги на ткацких фабриках в Ивановской области [611]. В окне одного цеха был вывешен плакат: «Пока голодающих рабочих Вичуги и Тейково увольняют за то, что они требовали хлеба, здесь, за задернутыми шторами склада, обжираются коммунистические функционеры и красная полиция ГПУ» [612]. Десятитысячная демонстрация разграбила здания парторганизации и милиции («Выбрасывайте коммунистов… из окон»). Сталин направил на место событий Кагановича, который отрядил местных партийных агитаторов говорить с рабочими и сам выслушал их жалобы [613].

Бастующие рабочие из Иванова выступали не против социализма, а лишь против его строительства за их счет и в своих бедствиях обвиняли в основном местных должностных лиц [614]. Они разделяли с советским режимом решительный антикапитализм, но этот антикапитализм наделял власть средствами бюрократического контроля над рабочими местами трудящихся, их жильем и питанием. Более того, против бастующих работала государственная монополия в печати, на радио и в публичной сфере. Но что самое главное, бастующие были пойманы в ловушку социалистического лексикона классовой борьбы