Тьялец попытался открыть глаза. Его старания увенчались успехом лишь со второго или третьего раза.
Серое, затянутое тучами небо. Длинноиглые лапы елей слегка раскачиваются. Или это раскачивается он?
Редкие, холодные дождинки секли по щекам. Одна упала на ресницы, задержалась на мгновение и скатилась к уголку глаза.
Вода…
Молодой человек раскрыл рот, подставляя дождю пересохшие, потрескавшиеся губы, неповоротливый, словно чужой, язык.
Как же редко падают эти капли…
Только дразнятся.
А так хочется припасть губами к роднику и пить, пить, пить… А еще лучше нырнуть туда с головой.
Кир попытался оглядеться, но не сумел повернуть голову от слабости. А перед глазами медленно плыли низкие дождевые тучи. Ноздреватые и бугристые, будто непротаявшие, укрывшиеся в тени сугробы.
Тогда парень прислушался.
Поскрипывание колес, фырканье лошадей.
Значит, везут на телеге.
Куда? Зачем?
Он содрогнулся, вспомнив горячий яростный накал последнего боя.
Рухнувшего ничком Почечуя – ворчливого, сварливого, но справедливого и по-своему доброго старика-коморника. Его грубоватые шутки и постоянное переругивание с Пустельгой ушли в прошлое навсегда.
Почти без плеска свалившегося в быстрые мутные воды Белого. Единственный дроу на службе Империи, которого бывший гвардеец знал. Он так и остался загадкой, и ее уже не разрешить. Кто он, какого рода? Почему ушел от своих? Почему искал смерти, когда его повстречали Кулак и Мудрец?
Великана Тер-Ахара, утыканного стрелами, словно гигантский еж, но в последнем предсмертном усилии налегающего на подведенную под мост жердь. Жаль, конечно, что их замысел не удался. Обрушить мост не получилось, и теперь выходит, что между кровожадными остроухими и потоком стремящихся на юг беженцев больше никто не стоит…
Пробитого тремя стрелами Антоло. Все-таки в этом бою студент показал себя молодцом. Заряжал арбалеты, не растерялся даже в самый трудный миг, когда остроухие поперли на прорыв. Да примет Триединый его душу… Хоть они и ненавидели друг дружку при жизни, а все же смерть равняет людей, заставляет забывать мелочные обиды и надуманные споры.
Кир снова попытался пошевелиться. Не смог…
А перед глазами всплыла накатывающая волна карликов, Пустельга, запускающая веер орионов с ладони, а потом бросающаяся одна навстречу толпе врагов с мечом в руке. А после того, как он сам очутился в гуще боя, воспоминания стали отрывочны, как мозаика, как роспись потолка храма, повествующая о жизни и деяниях Триединого и его сподвижников.
Оскалившиеся лица… Да разве это можно назвать лицами? Звериные морды дроу. Раскрашенные безобразными пятнами и узорами. Визг, ор, хрип раненых. Мельтешение топориков, дубинок, тесаков, ножей. Там не нашлось места благородному искусству фехтования. Он рубил, колол, бил в распяленные криком рты крестовиной меча, дрался кулаками и коленями. Уже когда повалилась облепленная карликами Пустельга, когда рухнул, накрытый врагами, словно капелька меда муравьями, Лопата, он, тьяльский дворянин т’Кирсьен делла Тарн, боролся на земле, истекая кровью, с подрезанным коленом, не считая мелких ран. Одного зарезал, второму сломал руку, третьему, кажется, выдавил глаза, последнего долго душил, прикрываясь уже безжизненным телом от ударов остальных.
А потом кто-то попал ему в лоб топором. К счастью, не лезвием, а обухом, но голова все равно трещит, будто расколотая. С мыслью об этом парень вновь провалился в небытие.
