– Да уж так вышло… – негромко проговорил бывший купец.
Гуран быстро ощупал края раны. Лаграм зашипел от боли:
– Брось, не надо… Я все одно не жилец.
– Чепуха! Что ты говоришь, фра? Вылечим!
– Как бы не так. Кровь из меня уходит, я чувствую.
– Сейчас я перевяжу! – с напускной бодростью воскликнул Гуран. – Сейчас, сейчас!
Он замешкался, решая: оторвать свой рукав или у того окраинца, что скорчился тут же, подтянув колени к животу и оскалив зубы на ночное небо.
– Гуран? Ты? – Рядом возникла стройная, подтянутая фигура в вороненом хауберке.
Вильяфьоре! Явился, не запылился! И морда довольная, как у кота, стащившего окорок.
– Ты где был? – нахмурился вельсгундец.
– Меч об дурные головы тупил! – ухмыльнулся Вильяфьоре. Он обожал просторечные шутки и грубоватые прибаутки, хоть и происходил из старинного дворянского рода. Любил говорить, что титулы людей только портят, и, попав под командование Гурана, сразу предупредил студентов – кто вздумает приставлять к его имени дурацкое «т’» рискует остаться без ушей.
– Снова шутишь?
– Да какие шутки? Никилл прибежал, мечется, будто ошпаренный. Кричит – штурм, штурм! Я сразу понял, что ты центр на себя возьмешь. Спросил ребят, Ченцо ты направо отправил. Вот я и помчался левую колонну встречать. А вы не ждали нас, а мы приперлися! – на одном дыхании протараторил Вильяфьоре. И вдруг заметил Лаграма. – А это кто? А, старый дружище?
Улыбка бывшего капитана напомнила Гурану оскал голодного кота. В свое время сыщик попил немало крови офицеру, пытаясь убедить «младоаксамалианцев» в бесполезности и даже вредности привлечения на свою сторону осколков старого режима. Это Лаграм так выражался, будучи большим любителем цветистых фраз и громких призывов. К счастью, Гуран, лавочник Крюк, имеющий немалое влияние в городе, да и сам мэтр Дольбрайн, великан духа и гений мысли, защитили Вильяфьоре от излишнего внимания розыскников. Они считали (и совершенно справедливо, по мнению вельсгундца), что их армии просто необходимы толковые офицеры. Боевой дух боевым духом, а нужен опыт и знания.
– Скажи дворянчику. Пускай уйдет. – Слова давались Лаграму тяжело, но смотрел он уверенно и говорил с обычными для него повелительными нотками.
– Что? – Вильяфьоре деланно удивился. – Последнее желание умирающего, что ли?
– Прикажи ему. Пускай уйдет, – твердо повторил сыщик.
Гуран повернулся к офицеру. Вернее, бывшему офицеру.
– Я, конечно, могу тебе приказать, брат Вильяфьоре. Но я прошу. Оставь нас. Ненадолго.
Тот хмыкнул:
– То-то и оно, что ненадолго. – Махнул рукой. – А! Все равно ему к Триединому в гости. Не опоздает! – Развернулся и ушел.
Вельсгундец склонился над раненым.
– К Триединому… не опаздывают… – проговорил Лаграм. – К нему… все вовремя… приходят.
– Давай перевяжу.
– Некогда. Слушай внимательно. Не перебивай.
– Ну, говори. Что случилось? – Гуран никак не мог взять в толк – что же хочет ему поведать фра Лаграм. Да еще такое, чего нельзя слышать Вильяфьоре. Или вообще никому нельзя слышать.
– Помнишь. Того сыскаря. Из уголовного.
– Э-э-э… – замялся Гуран. – Которого?
И в самом деле, фра Лаграм изловил, осудил и прикончил стольких сыщиков, стражников, судей, сборщиков подати, что всех и не упомнишь.
– Форгейльм. По кличке Смурый.
– А! Припоминаю. Говорят, был лучшим сыщиком по уголовщине.
– Возможно. Мне все равно.
– Я еще хотел предложить ему служить новой власти. Зря ты тогда…
