– Не зря! – сказал, как отрезал, раненый.
– Ну… – не стал спорить молодой человек. – Как знаешь…
– Ты думаешь… я зверь… какой-то. Да?
– Нет. Почему же…
– Против Форгейльма… у меня… зла… не было.
– Да?
– Просто он… такое мне… сказал.
– Что? – насторожился Гуран. Неужели и правда какой-то секрет?
– Ты знаешь… кто такой… мэтр Дольбрайн.
– Как это кто? Он учитель. Мой прежде всего. А также всех свободомыслящих аксамалианцев. Гений духа, величайший ум, который рождала наша эпоха…
– Погоди… Стой… Затараторил…
– Я тебя не понимаю, фра Лаграм.
– Форгейльм узнал… мэтра Дольбрайна.
– И что с того?
– Не перебивай. Боюсь, не успею.
– Ну, говори. – Вельсгундец пожал плечами. Что-то не то творится с фра Лаграмом. С братом Лаграмом, грозой приспешников старой Сасандры.
– Дольбрайн на самом… деле… Берельм… по кличке… Ловкач…
– Что? Не понял я тебя…
– Берельм Ловкач, – упрямо повторил Лаграм. – Мошенник… Подлоги. Подделка векселей… Махинации с банками…
– Ты в своем уме?! Как такое может быть?
– Он клялся… могилой отца. Я подумал… вдруг это правда? Ее не должен… знать никто.
Он замолчал, закрыл глаза и, как показалось, даже дышать перестал.
– Э, погоди, фра Лаграм! – едва не взмолился Гуран. – Не умирай, погоди. Скажи…
– Я носил… это в себе, – не поднимая век, сказал раненый. – Теперь твой… черед…
– Фра Лаграм! Фра Лаграм? Эх, фра Лаграм…
Разрубленная грудь больше не поднималась от дыхания. Между приоткрывшимися губами выглянул язык.
Вельсгундец вздохнул. Прошептал:
– Да примет Триединый душу раба своего.
Потом медленно выпрямился. Новое знание давило на плечи, гнуло к земле. Правду сказал со слов Форгейльма фра Лаграм? И ведь не подойдешь к учителю, не спросишь напрямую: ты мошенник Берельм Ловкач или гигант духа, величайший философ?
Теперь молодому человеку предстояло жить с этой загадкой, будь она проклята вместе с хитрым и желчным стариком, так некстати поделившимся сомнениями. Гуран вытер клинок об одежду окраинца, сунул меч в ножны.
«Кто же ты на самом деле, мэтр Дольбрайн?»
Спешившись, фра Розарио угодил прямиком в неглубокую лужу. Тотчас противным холодом обняло пальцы левой ноги. Должно быть, прохудилась подметка. Вот незадача! Где в лесу найдешь сапожника? Можно, конечно, попытаться прошить лопнувшую кожу самому, латку наложить, но загорелый, вислоусый аксамалианец не чувствовал в себе достаточно умения. Еще, не приведи Триединый, хуже будет… Он не умел и не любил (которое из этих двух чувств являлось причиной, а которое следствием, неизвестно) сапожничать, шорничать, чинить одежду, готовить еду, предпочитая путешествовать со всеми удобствами, то есть в карруке либо на корабле, а не трястись в седле, пробираясь сквозь дикие земли.
Он гордился своими навыками, но не навыками ремесленника. Фра Розарио зарабатывал на жизнь убийствами. За соответствующее вознаграждение он мог взяться убрать хоть любого жреца из Верховного Совета на выбор. По желанию заказчика. Прекрасно владея добрым десятком видов оружия – короткий меч и корд, метательный нож и орион, кистень и груз на цепочке, обычная палка и легкий топорик, арбалет и трубка со стрелами, – он брался за самые сложные заказы и с честью выполнял их.
Уверенность в собственной исключительности позволила Розарио не вступать в гильдию наемных убийц, а врожденная скрытность и осторожность дали возможность довольно долго скрываться от собратьев по ремеслу. Дважды его пытались привлечь силой, но оба раза смельчаки, отважившиеся бросить вызов одиночке, нашли быструю и, надо думать, легкую смерть.
