До центра старого города, в отличие от Минной гавани, тут недалеко, весь транспорт идёт вокруг башен старой крепости, куда они и решаются сегодня отправиться на экскурсию. За прошедший год там приходилось бывать лишь на бегу, проездом, по делам службы либо в культпоходах с моряками. Другое дело теперь, когда они впервые отправляются туда лишь вдвоём, желая без спешки пройтись под руку по его старым узким мощёным улочкам, помнящим топот копыт рыцарских лошадей, вдоль старинных крепостных валов, не раз атакованных противником, не зная усталости, впитывая и запоминая его таким, каким он бывает только для двоих, каким будет только для них и ни для кого больше.
Прогулка на свежем воздухе изрядно разжигает им аппетит, а денег в карманах (нечасто такое случается в жизни!) куры не клюют, ведь до незабвенной перестройки, точнее её плодов, ещё, можно сказать, целая вечность…
Лишь год спустя выяснится, что их Минная гавань в связи с изменениями в международной обстановке станет никому не нужна. Ненужными станут и они, люди (много людей!), задействованные в её строительстве и обслуживании, приехавшие когда-то сюда по зову партии и правительства со всех уголков великой страны: кто-то относительно недавно, как они, а кто-то много десятилетий назад.
…Они идут в первую попавшуюся дверь с многообещающей вывеской – харчевня «Лисья нора», за которой действительно оказывается… нора – длинный узкий коридор, упирающийся в такую же узкую деревянную лестницу, вертикально по кругу вокруг каменной колонны уходящей вниз в подземелье, откуда слышится приятная негромкая музыка.
– Тере хомикус… – доброжелательно шелестит из полумрака голос, лишь только они устраиваются за первым попавшим им на глаза столиком.
– Здравствуйте, – невольно сглатывает слюну Феликс и, заглянув в меню на незнакомом языке, с ходу заказывает: – Будьте добры, бутылку шампанского, хлеб, две порции любого супа, шашлык с картошкой и… салат на ваш выбор.
Не проронив ни слова, официант, что-то записав себе в блокнот, забирает меню и степенно удаляется… навсегда!
Впрочем, бутылка «Советского шампанского» ленинградского завода Игристых вин и тарелка чёрного хлеба чудесным образом как-то материализуется на их столике, пока они ненадолго отлучались по делам житейским.
Невыносимый запах яств, вид красивейших в мире блюд на соседних столиках, музыка, полумрак приводит их в состояние полного нетерпения, в результате чего, съев по кусочку далеко, как оказалось, не самого свежего хлеба, они, не выдержав, открывают и ту одинокую бутылку на столе. На все попытки обратиться к чинно проплывающим мимо официантам им достаются лишь учтивые кивания и подчёркнуто отчуждённое непонимание русской речи.
В общем, не дождавшись еды, Феликс с Малышкой в течение получаса приговаривают-таки игристое под ставший вдруг таким душистым и мягким хлеб насущный… с прибалтийским тмином.
Голод и прочие муки совести покидают их!
Оказывается, буханка чёрного чёрствого хлеба прекрасно идёт под тёплое игристое, вызывая благостное и весёлое состояние души. И хотя они сидят в подвале старого, чужого им дома в обществе равнодушных и даже, видимо, враждебно настроенных к ним людей, не желающих видеть их здесь, рядом с собой, им хорошо тут вдвоём.
Всё и вся вокруг них, как и положено, в этот замечательный момент полного понимания главного смысла бытия на Земле, ради которого, возможно, и следует только жить, становятся несущественными…
