Старосельские сказы - страница 4

Наконец, по правую руку что-то мелькнуло. Даникла туда. Вот и береза. Молоденькая совсем. Ствол тоненький. Вынул Данилка из кармана яйцо, положил под дерево. Сам сказал точь-в-точь, как бабка Акулина учила: «Царь лесовой, всем зверям батька, явись ко мне!» Сказал и слушает. Ничего. Даже ветер листвы не шелохнул. Спит лес. Только филин в темноте и отозвался.

Сложил Данилка хворост для костра. Подпалил сухие ветки. На душе сразу спокойнее стало. При свете-то оно всегда веселей. Зверь лесной огня боится, не подойдет. А от нечисти Данилка острием ножа обережный круг очертил. Собрал еще немного веток, чтоб до утра хватило, и сел к огню Лешего дожидаться.

Сидит, ждет да ветки в огонь подбрасывает. Вот уж месяц на небе показался. Ночь вошла в свои права, осветила землю бесчисленными звездами. Не захочешь – залюбуешься. А тут еще от молодой листвы благоухание по всему лесу. Разомлел Данилка у огня, глаза так сами собой и закрылись. В полудреме уже видится ему лицо Любавы Баклушиной. Будто бы стоит она, к забору плечом прислонившись, и улыбается, да так ласково, что сердце заходится. Данилка уж и позабыл, для чего ночью в лес отправился. Уже сквозь сон услыхал, как прокатился по лесу звериный вой. Дремота слетела, как не бывало. Съежился Данилка: никак волки гостя почуяли. Прислушался, а лес-то и не думал засыпать – воет, гудит! А тут еще костер почти догорел. Видать, надолго разомлел Данилка. Отругал он сам себя: так и Лешего проспать немудрено! Схватил охапку веток, и в огонь. Пламя тотчас вздрогнуло, потянуло к небу красные языки.

Всю ночь просидел Данилка у костра под березой, глаз не сомкнул. Про то были волки, аль нет, так и не понял. Почудилось, а может сам лесной хозяин над ним потешался. Потешался, а воочию явиться так и не соизволил. То ли обычное яйцо ему пришлось не по нраву, то ли в сказках бабки Акулины проку мало было. Данилка уже и сам над собой посмеивается: дурень здоровый поверил невесть во что! И стыдно было Данилке и горько. Как теперь от волков стадо уберечь?!

Как расцвело, потушил он костер и побрел полусонный в деревню собирать коров на пастбище. Вывел стадо на поляну к реке, подальше от леса, а сам от бессонной ночи здесь же, на камнях и уснул. И вновь в дивном сне явилась ему Любавушка. Сама подходит, сама под руку берет, за рукав тянет. Открыл Данилка глаза. Так это ж не Любава! Ненаглядка опустила голову, и рогом ему в бок тычет. Данилка со сна осерчал. Отпихнул глупую скотину. А Ненаглядка все одно мычит, так и норовит лбом в ребро уткнуться. Протер Данилка глаза, огляделся. Сразу смекнул, что к чему, когда на другом берегу между кустов промелькнула серая шерсть.

Чует волк добычу, да подойти боится. Знает, один супротив пастуха и целого стада много не навоюет. Данилка прицелился, запустил камень через речку. Вновь на безветрие встрепенулись зеленые ветки. А Данилка что есть мочи затянул песню. Волки этого ох как не любят! Издревле пастухи так их от стада и отваживали, когда под рукой ни псов ни ружья. То в колокольчик зазвенят, то песнь запоют. Конечно, от стаи волков эдак не спасешься, а вот от одиноких охотников на коз и коров всегда можно.

Отогнал Данилка волка, и подивился коровьей разумности. Ненаглядка не спроста его рогом толкала – будила. Кабы ни она, к вечеру не досчитаться ему еще одной коровы.

Зачерпнул парень из речки студеной воды, омылся. Больше ни единого волка не проглядит! Сел на высокий камень, чтоб другой берег виднее был, и смотрит во все глаза. Солнце уж к самой середине неба подползло. Весенние лучи ласковы, что материнские руки, гладят по спине. Да и под журчание реки не долго задремать. Лишь почувствует Данилка, что в сон клонить начинает, окунет лицо в воду, и вновь садится стадо караулить.