– Стойте, ироды! Что ж вы творите? Ему там быти нельзя!
По-библейски произнёс он, однако старческий скрипучий и излишне высоковатый голос портил впечатление. Брутто, Ленни и Олег неотрывно смотрели на развязавшуюся перед ними мизансцену.
– О, Господи! Сколько ж можно! Ты мне каждый раз похороны срывать будешь, мудак ты этакий!
По-простецки басом и в сердцах ответил ему разочарованный поп.
– Окриши очи, клирик! Не зришь ли бесов при сей вратах? Куда ж ты его? Куда ж ты его гребёшь? Невозможно ему тут быти, ибо был человек достоин!
– Я же тебе даже показывал постановление ещё советское, что ворота эти – культурное наследие, к дьяволу отношения не имеют! Пшел прочь, вошь, обратно в свои болота промозглые!
Разочарованно произнёс он.
– Яко веление? Ты глядишь на явное, но ничто не зришь! Ты слеп! Фарисей!
– Это кто Фарисей? Я фарисей? Ах ты, сука! Достал, ей-богу! А ну, пшел прочь, бомжара!
И поп махнул кадилом на него так, что горячее масло из лампады обожгло старику глаза.
– Ослеп! Ослеп!
Истошно закричал старик.
Пока он валялся в песке и корчился от боли, процессия прошла дальше, а поп, заулыбавшись ещё пуще прежнего, стал махать кадилом так, что люди стали раступаться перед ним, и не зря.
– И часто тут такое?
Усмехаясь, спросил Брутто.
– Да это местный сумасшедший, живёт в лесу. Вообще он редко за кого-то вписывается, а сегодня что-то особенно бойкий, видимо, с возрастом крыша совсем течёт.
– Или нашёл полянку грибов. Тут такое часто бывает. Вот давеча два мужика, белых как смерть, бегали голые по всей деревне, думали, признаки. А потом, когда окочурились, стали выяснять, что да, как и нашли у них в бытовке мухоморную фабрику. В общем, объелись белены, и всё – кранты.
– Произнес подошедший, наконец, Корнелиус, параллельно здороваясь со всеми.
– Жесть, у вас тут движуха, конечно, такая! Может, ему помочь?
– Ничего с ним не будет, вот он уже обратно в лес ковыляет, провалил свою миссию, инок!
Гробовая процессия наконец вошла в арку и раздвинула людские реки, однако не встревожила их сильно. Они всё так же шли единным неорганизованным строем, а заклинания попа смешивались с шумом толпы, и потихоньку сама процессия растворилась среди утренних зевак. Всё вернулось на привычные места, подобно тому, как смерть становится частью жизни.
Все, да не все, казалось бы, явление обычное, но так оно разительно отличалось от всего, что бросилось Бруто в глаза. Одна девушка встала как вкопанная. Выглядела она чудесно: белый полупрозрачный хитон едва мог скрыть её прелестные формы, а кончики тёмных волос виднелись из-под платка. Фигура её тотчас же приковала Брутто к себе. Она смотрела то на гроб, то на солнце, бегая между ними взглядами, пока, наконец, не обернулась и не посмотрела словно прямо на Брутто. Тот ничего не чувствовал, кроме жгучего желания овладеть ею, взять её силу и сделать своей хотя бы на вечер. Но её взгляд был совсем не тем, что он хотел видеть; его обдало словно холодной водой. Её глазницы были почти пусты, она была неказистой и неухоженной, нелепой; её определённо красивое детское лицо словно было искажено собственными внутренностями. И, наконец, он впервые что-то почувствовал после того дня «темные коридоры… подножка…».
– Ну что, досмотрели своё кино? Погнали, уже 6 утра, а договорились в 6 там быть.
– Ща, два часа ещё подождём, пока Брутто на телок попялится!
