Стать Джоанной Морриган - страница 12

Я провожу свой «секс-тест» на мужчинах в приемной. Мужчина в фуфайке, похожий на Норма из «Веселой компании», – нет. Мужчина в туфлях с кисточками, вылитый принц Чарльз, только как бы слепленный из ветчины, – нет. Мужчина с волосами в носу, один в один «Человек из ниоткуда» из битловской песни, – нет.

Я насчитала пятерых клонов Фредди Меркьюри. В 1990 году в Вулверхэмптоне усы и кожаная куртка все еще обозначали явную гетеросексуальность. Я не стала бы заниматься сексом ни с одним из них. Ну, может и стала бы, если по правде. Если они очень попросят. Но это вряд ли.

Сегодня, как и во все остальные дни, я лягу спать толстой целкой, которая пишет дневник в виде воображаемых писем сексапильному Гилберту Блайту из «Энн с фермы «Зеленые крыши».

Я по-прежнему думаю о Гилберте, когда – в тот же день, но уже ближе к вечеру, – вывожу на прогулку собаку. Бьянка – нервная немецкая овчарка, которая, в отличие от предыдущей собаки, не выносит, когда ее наряжают в детскую одежду или когда ей на спину сажают мягкие игрушки в качестве маленьких плюшевых всадников, но я все равно ее очень люблю.

– Мы с тобой как две сестры, да? – говорю я Бьянке, когда мы идем по Мартен-роуд.

Во многих романах девятнадцатого века молодые женщины заводят диких животных – волка, или лисицу, или пустельгу, – с которыми у них устанавливается душевная связь.

Мы переходим через дорогу, и я беседую с Бьянкой, как обычно, в уме.

«Я прямо жду не дождусь, когда мы переедем в Лондон, – говорю я Бьянке, которая присела в канаве, чтобы сделать свои дела. Я отворачиваюсь, чтобы ее не смущать. Мне кажется, она очень стеснительная собака. – Как только мы переедем в Лондон, я сразу начну быть собой».

Правда, я пока не представляю, что это значит. Для той себя, кем мне хочется быть, еще не придумали слова. Я не знаю, к чему мне стремиться. Ту себя, кем мне хочется быть, еще даже не изобрели.

Разумеется, какие-то мысли у меня уже есть. В первую очередь я хочу переехать в Лондон, и чтобы все от меня обалдели. Я представляю, что Лондон – это такая большая комната, куда я войду, распахнув дверь, и весь город воскликнет: «ВОТ ЭТО ДА! ЧЕРТ ВОЗЬМИ! ВЫ ПОСМОТРИТЕ, КТО К НАМ ПРИШЕЛ!» – как Сид Джеймс в «Так держать». Вот чего я хочу. Я хочу, чтобы все – мужчины, женщины, Минотавры – я много читала по греческой мифологии и беру все, что есть, – сразу же захотели заняться со мной зажигательным сексом, так сексуально, как только возможно. Секс. Вот моя самая насущная забота. Мои гормоны неистовствуют, как пожар в зоопарке. Мандрил с полыхающей головой отпирает клетки других животных и вопит: «БОЖЕ, Я В ПАНИКЕ!» У меня чрезвычайная секс-ситуация. Я мастурбирую, стирая руки до костей.

Но с другой стороны, безотносительно гениталий, я хочу быть… человеком достойным. Одухотворенным. Хочу посвятить себя великой цели. Хочу быть сопричастной. Хочу ринуться в бой, словно армия, состоящая из одной женщины. Одной меня. Когда я найду, во что верить, я поверю сильнее, чем кто бы то ни было верил во что бы то ни было за всю историю человечества. Я буду истово верующей.

Но я не хочу повторить судьбу самых достойных и ревностных женщин в истории, большинству из которых выпало – без вариантов – либо сгореть на костре, либо умереть от горя, либо быть замурованной в башне каким-нибудь графом. Я не хочу приносить себя в жертву чему бы то ни было. Не хочу ни за что