Стать Джоанной Морриган - страница 13



. Не хочу даже бродить под дождем по холмам в липнущей к ногам мокрой юбке. Я хочу жить за что-то и ради чего-то – как живут мужчины. Я хочу развлекаться. Развлекаться на всю катушку. Хочу веселиться, как в 1999 году, но на девять лет раньше. Хочу пуститься на поиски восхитительных приключений. Посвятить себя безудержной радости. Сделать мир чуточку лучше, хоть в чем-нибудь.

Когда я войду в комнату-Лондон и все воскликнут: «ВОТ ЭТО ДА! ЧЕРТ ВОЗЬМИ!», я хочу, чтобы меня встретили аплодисментами, как Оскара Уайльда, когда он входил в ресторан в ночь премьеры очередной дерзкой пьесы. Я представляю, как люди, которыми я восхищаюсь – Дуглас Адамс, Дороти Паркер, Френч и Сондерс, Тони Бенн, – подходят ко мне и говорят: «Я не знаю, душенька, как тебе это удается».

Прямо сейчас я сама тоже не знаю, как мне это удастся. Я не знаю, на что мне направить этот неугомонный свербящий зуд. Но если для этого надо рассказывать анекдоты, чтобы все bon viveurs[1] рыдали от смеха, давясь сигаретным дымом (Стивен Фрай и Хью Лори, вытирая слезы: «Ты просто сокровище. У вас в Вулверхэмптоне все такие? Это какой-то волшебный котел восторга!» Я: «Нет, Стивен Фрай и Хью Лори. Я такая одна. Мальчишки в школе дразнили меня Бегемотихой». Стивен Фрай: «Стадо безмозглых баранов. Забудем о них, дорогая. Еще шампанского?»), то я готова.

Пока что единственный план, до которого я сумела додуматься, это писательство. Я могу писать тексты, потому что писательство – в отличие от хореографии, архитектуры или завоевания царств – вполне доступно любому малоимущему и одинокому человеку и не требует никакой инфраструктуры, как то: балетная труппа или артиллерийский расчет. Бедняки могут писать. Это одно из немногих занятий, которому не мешают ни бедность, ни отсутствие полезных знакомств.

В настоящее время я пишу книгу, заполняя тем самым долгие пустые дни. Это история об очень толстой девчонке, которая ездит верхом на драконе по всему миру – и по всем временам – и творит добро. В первой главе она возвращается в прошлое, в 1939 год, и обращается с пламенной речью к Адольфу Гитлеру, заставляя его разрыдаться и осознать свои ошибки.

Там есть большой эпизод об эпидемии чумы, которую я сумела предотвратить посредством введения строгого карантина для торговых судов, входящих в британские порты. Я придерживаюсь убеждения, что все можно решить с помощью правильно подобранных слов. Это моя любимая преобразующая сила.

Три дня назад я написала любовную сцену с участием главной героини и юного пылкого колдуна – сцену, которой я очень гордилась, пока не обнаружила, что Крисси нашел мою рукопись и написал на полях: «Я хренею, дорогая редакция». Крисси – непрошеный и строгий критик.

«В любом случае, мы уедем из Вулверхэмптона, когда мне будет шестнадцать. Если не раньше, – говорю я Бьянке с непоколебимой уверенностью. – К тому времени я усвою все жизненные уроки, которым меня так любезно учат безвестность и бедность. Я получу уникальный опыт, которого нет у номинантов на «Оскар». Мои жизнелюбие и благородство очаруют их всех, что, несомненно, приведет к сексу».

Мои благородные сексуальные грезы прерывает рассерженный вопль: «Эй, ты!»

Я иду дальше, не обращая внимания. «Эй, ты!» не сулит ничего хорошего. Папа всегда говорил: «Слышишь «Эй, ты!» – иди прочь».

– Эй, ты! – кричат снова. – Ты СУЧКА!

Я все же оглядываюсь. Очень рассерженный человек в футболке «Вулверхэмптон Уондерерс» стоит у себя в палисаднике и орет благим матом: