– Пусть знает, – рыдала Надя, – пусть знает, как воровать! Я не для того его рожала, чтобы вором вырос!
Из этого случая Мишка сделал три важных вывода: у своих воровать нельзя, надо не попадаться и не стоит доверять женщинам, даже если им всего восемь лет и у них веснушки на носу.
Мишкин отец, Борис, время от времени присылал посылки, писал мамке письма с просьбой помириться и однажды приехал – высокий, сильный, в норковой шапке и кожаном пальто, во рту – золотые зубы, которые сверкали, когда он улыбался.
– Надюша, – говорил он, обнимая мать за плечи, – ну хватит дурить. Поехали со мной. Я теперь при деньгах, все будет как надо.
– Иди ты знаешь куда, Боря, – отвечала мать, вырываясь из его объятий, – со своими деньгами. Я знаю, как ты их зарабатываешь.
Когда Мишка тайком подсмотрел, как отец открывает в дальней комнате чемодан, он увидел там банки со сгущенкой, которую Мишка так любил, и плотные пачки денег. Видимо, батя в этот раз неплохо выиграл в карты.
– Сынок, – подмигнул отец, заметив Мишку в дверях, – иди сюда. Это все тебе. Только маме не говори, что деньги видел, а то опять скандал будет.
Мать не соглашалась вернуться к отцу, и однажды тот, под предлогом съездить с Мишкой в райцентр, чтобы сделать совместное фото в ателье, увез его на попутках к себе домой в город, к бабушке, за несколько сотен километров.
– Ты теперь со мной будешь жить, сынок, – говорил отец, поглаживая Мишку по голове, – я тебе такую жизнь устрою – закачаешься! И в школу хорошую пойдешь, и одет будешь как надо, не как деревенщина.
На следующий день туда явилась мать с милицией, забрала Мишку и окончательно рассталась с Борисом, объявив Мишке, что теперь у него нет отца.
– Запомни, – говорила она, крепко держа Мишку за руку, пока они ехали в автобусе обратно в деревню, – нет у тебя никакого отца. Умер он. Понял?
– Понял, – кивал Мишка, глотая слезы.
Мишка рос в деревне, играл с ребятами, купался в речке, пас с дедом коров, слушал его интересные рассказы о жизни и окружающем мире. Дед знал много сказок и разных историй, любил приврать и приукрасить.
– А вот когда я на войне был, – начинал дед Назар, попыхивая самокруткой, – нас, значит, окружили немцы. Танки их прут, самолеты бомбят, а нас всего-то взвод остался…
– Дед, ты ж говорил, что в плену был, а не воевал, – напоминал Мишка.
Цыц, шкет! – отмахивался дед. – Я и в плену был, и воевал. Жизнь, она длинная, всякое было.
Дед знал про окружающие растения, особенно те, что годились на подножный корм. Еще дед умел виртуозно материться. Он ругался так, с такими оборотами, что люди вокруг от неожиданности замолкали, лошади прижимали уши от ужаса, будто почуяли волка, а собаки начинали выть.
Однажды зимой он, пьяный, запряг лошадь в сани, посадил туда Мишку и погнал по снегу, но вскоре перевернул сани, и Мишка полетел в сугроб, а оттуда с ужасом слышал, как дед материт лошадь, зиму, сани и даже богородицу.
– Ты, кобыла драная, – орал дед, пытаясь поднять сани, – чтоб тебя волки съели! И зима эта проклятая! И сани эти кривые! И ты, матерь божья, куда смотришь, а?!
Дед и бабушка были очень музыкальные и певучие. Дед сам научился играть на балалайке, выводя такие замысловатые мелодии, что даже заезжие музыканты из районного дома культуры удивлялись.
– Назар Петрович, – говорили они, – да вам в консерватории преподавать надо, а не коров пасти!
