Читать онлайн Геннадий Диденко - Ставка выше Небес

Глава 1

Миша родился в небольшом забайкальском городке в год, когда Леонид Ильич Брежнев отправился в мир иной, а великая держава начала свой неумолимый дрейф к распаду. И первой его фамилией стала Цукерман – звучная, как щелчок кассового аппарата.

Отец его, Борис Лазаревич Цукерман, был мелким жуликом с большими амбициями и заядлым картежником, способным обыграть в "очко" даже собственную совесть. Происходил Боря от брака Лазаря Цукермана – сына самого товарища Льва Цукермана, который, если верить семейным легендам, подавал чернила Железному Феликсу для подписания расстрельных списков – и дочери испанских коммунистов Марии Кастро.

– Моя мама, – любил хвастаться Боря, разливая по стаканам мутный самогон, – была красива, как Барселона в праздничную ночь, и горда, как королева Изабелла Кастильская, у которой, между прочим, тоже с евреями был какой-то там шахер-махер. Семейная традиция, понимаешь!

Мама Миши, Надежда, происходила от более приземлённой, но не менее колоритной смеси: потомка ссыльных кубанских казаков Назара Карпенко, который мог выпить ведро самогона и остаться на ногах, и обрусевшей татарки Райхан, в просторечии Раи, которая этого самого Назара могла уложить на лопатки одним только взглядом своих раскосых глаз.

Познакомились родители Миши по-советски просто и романтично. Боря Цукерман досиживал в лагере свой третий срок за мошенничество (первые два были, по его словам, "просто недоразумением"), а Надюша Карпенко приехала из деревни в город, где училась на библиотекаря и подрабатывала в кинотеатре художником, рисуя афиши для фильмов.

– Я, между прочим, – гордо рассказывала потом Надя соседкам, – "Войну и мир" так нарисовала, что директор кинотеатра думал – это фотография! А Болконского я сделала похожим на Бориса – сама не знаю почему. Видать, судьба…

Солагерник Бори, щуплый карманник по кличке Гвоздь, проиграл ему в карты адресок заочницы – товар в лагере ценнее хлеба и табака.

– Слушай, Цукерман, – шептал Гвоздь, передавая заветный листок, – девка – огонь! Пишет как Тургенев, а фотка – закачаешься. Не продешеви, я за неё пол-барака обыграл.

С заочницей можно переписываться, оттачивая мастерство эпистолярного жанра и коротая медленно текущее здесь время, а можно развести сердобольную простушку на посылку или даже на свиданку, что тоже очень полезно для нервного и физического здоровья.

Адресок, который Боря выиграл в стиры, оказался просроченным, ибо указанная там гражданка давно съехала, а теперь снимала комнату Надя. Она, не удержав своё девичье любопытство, вскрыла письмо и была очень впечатлена душевной историей невинного сидельца.

– Какая проникновенная судьба! – всхлипывала Надя, перечитывая письмо в третий раз. – Как несправедлива бывает жизнь к хорошим людям!

А написал это письмо сидевший там же за совращение несовершеннолетних студенток профессор филологии по кличке Достоевский, который за пачку чая писал такие душещипательные послания, что даже видавшие виды вертухаи украдкой смахивали скупую мужскую слезу.

Надя, как человек ответственный и не чуждый состраданию, написала в ответ:

"Здравствуйте, товарищ заключённый! Должна Вас огорчить, что Валентины Петровны по указанному адресу больше нет, она выехала в неизвестном направлении. Проживаю здесь временно я, студентка библиотечного техникума. Прочитала Ваше письмо случайно (извините за бестактность) и была тронута Вашей нелёгкой судьбой. С комсомольским приветом, Надежда Карпенко".

На что Боря резонно ответил:

"Дорогая Надежда! Мне, честно говоря, фиолетово с кем переписываться, но по почерку сразу понял, что человек Вы порядочный и понимающий. У Вас такие аккуратные буковки, прямо как у моей покойной бабушки, царствие ей небесное. А она была святой женщиной, пекла такие пирожки с капустой, что сам секретарь райкома захаживал. Давайте писать друг дружке, скрасим мои последние дни в неволе. Ваш Борис".

Так они и переписывались почти полтора оставшихся по сроку года. Надя отправляла посылки со своей небогатой стипендии и зарплаты, вкладывая туда банки со сгущёнкой, которые Боря тут же менял на чай и сигареты.

– Девка, ты что, совсем сдурела? – возмущалась её соседка по комнате, Зинка. – Ты зэку посылки шлёшь, а сама второй месяц на одной картошке сидишь!

– Ты не понимаешь, Зин, – мечтательно отвечала Надя, – у него душа такая ранимая. Он стихи мне пишет! Вот послушай: "Как звезда в ночи холодной, ты мне светишь сквозь туман. Жду тебя я, жду свободы. Твой навеки, Цукерман".

– Тьфу ты, – сплёвывала Зинка, – Есенин нашёлся. Цукерман… Он же еврей! Ты хоть знаешь, что это значит?

– Знаю, – гордо отвечала Надя, – это значит, что он умный и образованный!

Надя даже разок съездила к Боре на свиданку. Благо, лагерь находился не так далеко – в нескольких часах езды на дребезжащем автобусе.

– Ой, а ты совсем не такой, как я представляла, – растерянно пробормотала Надя, увидев перед собой высокого, смуглого мужчину с золотым зубом и татуировкой "Не забуду мать родную" на волосатой груди.

– А ты – в точности как я мечтал, – подмигнул ей Боря, оценив пышные формы деревенской красавицы. – Прямо как с картины "Девушка с веслом", только весла не хватает!

А по окончании срока Боря, нацепив свой единственный, но хорошо отглаженный костюм, заехал за Надюшкой в город, увёз её к себе, и через год на свет появился Мишка.

На удивление, в гремучей смеси генетического интернационала верх взяла славянская кровь. Мишка получился светленьким, но с тёмными, как испанские маслины, глазами.

– Надька, – шептались соседки за спиной, – а пацан-то не в Борьку пошёл! Ты там в городе-то не шалила?

Надя устала отвечать на вопросы любопытных – в кого такой пацан у Цукерманов? Обычно отшучивалась:

– В соседей – Потаповых. Видите, какие они светленькие? Вот и Мишка в них.

Чета Потаповых жили душа в душу ровно через дорогу на одной улице с Цукерманами, действительно оба были блондинами, растили троих таких же белобрысых детишек и были настолько счастливы и неразлучны, что не вызывали никаких сомнений в явной иронии ответа.

– Ты смотри, Надька, – грозила пальцем старая Петровна, – шутки шутками, а Борька-то твой не дурак. Заподозрит чего – беда будет.

А сам Боря Цукерман оказался абсолютно не пригодным к браку человеком, как бывает не пригодным к дальним плаваньям страдающий неизлечимой морской болезнью. Он безбожно пил, позоря свою фамилию (всё-таки евреи славятся умеренностью в алкоголе), гулял с продавщицей из рыбного отдела и частенько колотил жену.

– Боря, – рыдала Надя, прикрывая синяк под глазом, – ты же мне в письмах писал, что любишь! Что я – твоя звезда в ночи!

– Так то в письмах, – резонно отвечал Боря, наливая себе очередную стопку. – Их мне Достоевский писал за пачку чая. А я, если хочешь знать, даже читать толком не умею – в школе всего три класса оттарабанил!

Такая семейная жизнь Наде вскоре так осточертела, что однажды она, собрав небольшие пожитки в потёртый чемоданчик, подхватив сопливого Мишку неполных трёх лет, уехала к родителям в деревню, подав на развод.

Глава 2

Родители встретили дочь не сказать, чтобы совсем приветливо. Отец, Назар Петрович, почесал затылок и изрёк:

– Это понятно, что пьёт и бьёт. Но, во-первых, кто же не пьёт? Даже Цукерманы, оказывается, в этом отношении люди! А, во-вторых, мы ж тебя, доченька, предупреждали! Ты ж сама за него пошла.

– Да, папа, – вздохнула Надя, – но я думала, он другой…

– А теперь что? – подключилась мать, Рая. – Бьёт, значит – любит. Да и пацан у тебя. Кому ты теперь с пацаном нужна? Разве что Петьке-трактористу, у которого глаз косой и зубов передних нет.

– Не нужен мне никакой Петька, – гордо ответила Надя. – Я сама Мишку подниму. Вон какой красавец растёт – весь в меня!

– Ага, – хмыкнул дед Назар, разглядывая внука, – особенно глаза. Прямо вылитые твои – карие, раскосые. Только вот у тебя глаза голубые… Но это, видать, гены шалят. У евреев они такие – хитрые!

Но Мишка рос мальчишкой умным и послушным в отличие от многих шаловливых двоюродных братьев и сестер от большой маминой семьи. Он с малых лет понимал, что жизнь – штука сложная, и если ты Цукерман, выросший в деревенской семье Карпенко, то лучше держать ухо востро и не нарываться.

А еще Мишка был красив. Не той деревенской красотой крепких румяных мальчишек, а какой-то особенной, почти киношной. Светлые волосы, которые летом выгорали до белизны, смуглая от южного солнца кожа и те самые темные, как испанские маслины, глаза. Юные девушки, увидев его, восхищались, представляя, какой красавец-мужчина из него вырастет.

– Ой, гляньте, какой мальчонка! – восклицала какая-нибудь приезжая Светка, подталкивая локтем подружку. – Прямо как с картинки!

– Да, – вздыхала та, – только с мужиками обычно так бывает: пацаном красивый, потом так себе, а к старости, если доживет и не сопьется, снова ничего получается.

Мишка делал вид, что не слышит, но эти слова почему-то врезались в память. Надя, его мать, однажды даже специально фотографа пригласила домой – худощавого мужичка с огромным фотоаппаратом и запахом одеколона "Шипр".

– Стой смирно, Мишенька, – командовала мать, поправляя ему воротничок белой рубашки, – такая красота должна остаться для истории!

Благодаря тому, что одна из сестер матери, тетя Валя, работала учительницей младших классов, Мишка наблюдал, как она занималась дома с отстающими детьми, и в четыре года как-то сам научился читать и рано освоил начальную арифметику.

– Ты глянь-ка, Надька, – удивлялась тетя Валя, – твой жиденок уже "Колобка" сам читает! Вот это да!

В пять лет он уже приходил к мамке в сельскую библиотеку и под удивленными взглядами посетителей сам выбирал себе понравившиеся книги.

– Это что за карлик ученый? – спрашивали бабки, приходившие менять книги. – Надежда, это твой, что ли? И правда, что ли, сам читает?

– Сам, – гордо отвечала Надя, – в кого только уродился такой…

Тогда же он первый раз своровал. Дело было так. Они с двоюродными братьями и сестрами играли в прятки, и Мишка увидел мамину сумку, в которой лежала только что полученная ей зарплата. Мишка не удержался и взял деньги, решив купить в сельском магазине робота, которого мамка не хотела ему купить. Когда пропажа обнаружилась, начался скандал, но на Мишку никто не подумал. Грешили на младшего брата матери – Толика, который как раз только освободился из тюрьмы.

– Толька, паскуда, – кричала бабка Рая, размахивая полотенцем, – я ж тебя предупреждала: еще раз что-нибудь стащишь – ноги твоей в этом доме не будет!

– Мам, да ты чего? – оправдывался дядя Толик, худой мужчина с татуировками на пальцах. – Я что, совсем охренел – у сестры тырить? Да я лучше у председателя колхоза украду!

Мишка испугался и деньги спрятал в укромном месте среди зарослей больших лопухов. Но однажды не выдержал и проболтался соседской девчонке Ленке – тощей конопатой девахе с вечно растрепанными косичками.

– Ух ты! – восхитилась Ленка. – А что ты на них купишь?

– Робота, – важно ответил Мишка, – железного, на батарейках.

Ленка, конечно же, разболтала все своим родителям, те – матери. И началось…

Мать в гневе так порола Мишку, что он от ужаса наложил в штаны. Дед Назар с трудом отбил внука у разъяренной Нади.

– Надька, ты что творишь?! – кричал дед, выхватывая ремень из ее рук. – Ты ж его убьешь, дуреха! Ну, украл, ну, дурак малый, с кем не бывает!