– Какая консерватория, – смеялся дед, – я ж неграмотный почти. Ноты эти ваши – китайская грамота для меня.
Бабушка подыгрывала ему на ложках и глиняных свистульках, которые сама делала и красиво разукрашивала. У них дома любили собираться друзья, родственники и соседи. Пели русские, казачьи, украинские песни. Бабушка иногда пела на татарском – протяжно и грустно, и хотя никто не понимал слов, все затихали, слушая ее низкий, бархатный голос.
– Эх, Райка, – вздыхал дед после таких песен, – за что ж ты меня, старого черта, любишь-то до сих пор?
– А кто ж тебя еще любить будет, окаянного, – улыбалась бабушка, – кроме меня?
Мишке стукнуло семь, и он с отличием закончил второй класс, чем немало удивил учительницу. "Этот мальчик далеко пойдёт", – говорила она, вручая ему грамоту с золотым тиснением. А в стране тем временем всё менялось с такой скоростью, что люди едва успевали привыкать к новым реалиям. В деревне жить становилось всё труднее, словно кто-то невидимый затягивал гайки экономического пресса. Зарплаты, которую матери платили в библиотеке, хватало разве что на хлеб да на соль, да и то если экономить на спичках.
Дед, почесав затылок и выпустив клуб дыма из старой трубки, предложил Надежде радикальное решение:
"Надюш, бери Мишку и езжай к родственникам под Анапу. Там море, солнце, подработаешь летом, а там, глядишь, и останешься. Всё лучше, чем здесь картошку в огороде выращивать да на зарплату библиотекаря перебиваться".
Глава 3
Надежда, собрав нехитрые пожитки и взяв Мишку за руку, отправилась навстречу новой жизни. Встретила их троюродная тетка, женщина с лицом, на котором жизнь написала свою нелегкую повесть крупными буквами. Судьба не баловала тетку – сыновья ее сгинули по тюрьмам: одного, как она выразилась, "бревном придавило, как таракана", другого "порешили по пьяни в драке". Сама она прикладывалась к бутылке с завидной регулярностью, а ее дом превратился в круглосуточный клуб любителей горячительных напитков, где веселье не прекращалось ни на минуту, переходя из состояния шумного застолья в храповое затишье и обратно.
"Ну что, племяшка, располагайся! У меня тут весело, не соскучишься!" – прокричала тетка, открывая очередную бутылку.
Деваться было некуда – пока остановились там, хотя Мишка сразу шепнул маме: "Мам, тут страшно, давай уедем". На следующий день Надежда, проявив чудеса настойчивости, устроилась горничной в один из пансионатов Анапы. Готова была брать любую подработку, хоть полы мыть, хоть белье стирать – лишь бы копейка в дом.
У тетки оставаться было невозможно – та не просыхала, словно губка, постоянно впитывающая алкоголь, а пьяные мужики с мутными глазами приставали к Надежде, отпуская сальные шуточки.
"Эй, красавица, иди к нам, посидим, поговорим", – тянули они к ней руки, чем очень пугали Мишку, который, несмотря на свой маленький рост, пытался встать на защиту мамы.
"Не трогайте мою маму!" – кричал он, размахивая кулачками, на что мужики лишь хохотали: "Смотри-ка, защитничек вырос!"
Надя с Мишкой сначала стали ночевать у нее на работе – в подсобке для хранения белья, где между полками, пахнущими стиральным порошком так сильно, что чихать хотелось, помещалась старенькая раскладушка, скрипевшая при каждом движении.
"Мам, а мы теперь будем жить среди простыней?" – спрашивал Мишка, устраиваясь на ночлег.
"Временно, сынок, временно", – отвечала Надежда, укрывая его пледом.
