Давным-давно, когда Кронов решал, как быть, на кладбище видел холмики без надгробий и без оградок. Мёртвые сгинули вместе с теми, кто хоронил их. Так и пришла мысль. Он всё устроил: над безымянным старым бугром, заросшим, непосещаемым, он воткнул именную плиту: мол, «Вревская»… А дочь выяснила: под холмиком был мужчина либо ребёнок либо ещё что, с женщиной, каковой была мать, несхожее… Но и будь там хоть женщина, – молодая колхозница, – стиль одежд и серёжек явно отнёс бы кости к тридцатым – шестидесятым, не к девяностым, если уж холмик напрочь заброшен. Чтó там должно лежать плутней Кронова, не истлело бы в той значительной мере, чтоб усомниться при опознании… В общем, там не жена его.
Шрам на Дашиной шее – след тех дней. В девяностых, – прямо на пике пиршества «разума» и глобальных «всеобщих ценностей» на руинах Союза, – Дашу украли. С таксой, пока мать беседовала с подругой, девочка забрела за дом – а вернулся лишь Бой. Конечно, Дашу искали. Но не нашли.
Сложилось шесть версий главных:
выкрали ради выкупа, – стало быть, позвонят;
вторая: выкрали на продажу либо, возможно, чтоб попрошайничать; год пройдёт – Даша будет цыганка, внешне сначала, позже и нравом;
третья: выкрали под заказ бездетным. И увезут, хоть в Чад;
четвёртая: выкрал злобный маньяк из Тулы (Тьмутаракани, Глазова, Смрадова), изнасиловал, задушил и скрылся – либо насильник стационарный, кто будет мучить Дашу в подвале;
версия пятая: Дашу выкрали психи и сатанисты и, скажем, в кухне неподалёку Дашу едят;
шестая: Дашу разрежут и продадут на органы заграницу.
Все эти версии были в лад нормам разума. А он есть, если есть, релятивно чего ткать мысли:
коротко, если есть «я»/«не-я»; если есть «свой»/«чужой»; если есть «зло»/«добро»; если есть «дух»/«плоть» etc. разделения. Скажем, Фихте мнил: без «не-я» «я» не может сознать себя; претворить себя «я» способно лишь от «не-я», которое также «зло». Гнобить «не-я» – конструктивно, нравственно, ибо «я», «добро», в вечной битве с «не-я» как «злом». Это значит: быть «добрым» и возрастающим за счёт «зла» – разумно.
То есть в итоге Дашу украли.
То есть в итоге стался «культурный», «нравственный», «добрый» мир, всеместно превозносимый.
То есть в итоге и получилось, чтó получилось…
Едучи, он почти не дышал от пыли, что висла с неба, и от бесчисленных автовыхлопов. Пробка – троп бытия, он понял; род людской сотворил континуум, чтó, утратив связь с Богом, околевает и разлагается. То «добро», что в феноменах фильмов, книг, баров, фабрик, пушек, законов, моды и пр., было вырвано из природы, понятой «злом», «недолжным», сделалось мёртвым… Кронов побрызгал на лобовик – смыть пыль, струившуюся из воздуха, затемнявшую виды. Глаз – лоцман разума – назначает дистанцию, выявляет различие, а вот слух… Кронов понял вдруг, что обходит проблему, дабы забыться. Вспомнить же нужно.
Не было Даши год – год страшный. Но в ноябре, под вечер, Кронову позвонила жена сказать, что, мол, Даша «на Киевском», ждёт «у касс». На этом связь прервалась.
В течениях меж «комков» («коммерческие ларьки») вокзальный люд влёк к платформам груз потных тел. Найдя у касс Дашу с кровью на шее, Кронов ушёл с ней, думая, что жена – с полицией и ворами, для объяснений и протокола: дочь же оставила возле касс; наверное, было некогда: оперá торопились с ней разобраться ради дел прибыльных.
Он помыл Дашу в ванне, сняв с неё рвань; одел её в платье новое; обработал ей рану. Даша дичилась. Спать он лёг поздно, долго прислушиваясь к шумам и веря: час-другой – и жена будет с ним.
