– Фёдор Павлович? – Завуч, хоть и здоровалась, но смотрела на Дашу. – Чудная девочка! Осмотрительна и оглядчива. Ей нужна рядом женщина в её годы проб и ошибок. Вам, – заявила она, – вам нужно… – Завуч не кончила, посмотрев, наконец, на Кронова и увидев, что он замызган. – О, извините, мне по делам пора… – и поспешно завуч исчезла.
– Клеится… – подытожила Дина и продолжала: – Думаю, Фёдор Павлович, как ей платье сбыть, то есть Даше. Девочка гордая. Я пыталась – но тщетно. Даша неглупая: оставляет шанс к будущей важной просьбе? Что ж, дед работу ей даст; хоть завтра даст. Красота прельщает… – Дина вздохнула, дёрнув за галстучек чёрной формы. – Воздух ужасный, как в пылесосе… Мы с ней навек друзья, – исповедалась вдруг она. – Люблю её, дядя Фёдор, но безответно… Я вам дам платье, весь гардероб; вы скажете, что скопили.
– Договорились. – Кронов, кивнув, добавил: – И, Дина, помни: жизнь изменяется. Как бы жизнь ни давили – жизнь заберёт своё. Нужно жить эротически, а не как мы живём логически, но в злосчастьях. Может, придёт пора, образ жизни как „добрый“, но репрессивный сменится вольным и эротическим… – говоря, Кронов чувствовал пыль во рту.
– Фёдор Павлович.
– Что?
– Дочь любите?
После паузы он изрёк: – Люблю.
– Прекрасно. Но не разлюбите, если я сообщу вам…
– Дина, ни слова! – Кронов скривился. Он опасался слов, что усилили бы тревогу с примесью страха, коя возникла около круга подле Оки зимой.
– Я так, по ходу… – Дина шагнула прочь отрешённо. Но Кронов понял: хочет предостеречь.
В чём дело? Что он не знал о Даше? Тот страшный круг и Волин? Круг – далеко, во-первых, и, может, круг действительно только смерч, случившийся из-за разницы в атмосферных средах в пойме и на яру зимой. Волин, может, не думал их напугать, но вмазался в камень и кувыркнулся вниз… А ремонтные боксы из серебра по виду, нужные, чтоб скрывать круги, – вот как тот, спиридоновский, – может, лишь заграждение вместо прежних заборчиков либо лент… Всё сводится вновь к кругам, понял Кронов, сводится к Волину.
«Боже, Дина! – чуть не вскричал он. – Что ты скрываешь?! Ну, расскажи мне!»
Да, лучше знать, он понял, пусть это страшно.
– Даша! – стал звать он, двинувшись к дочери.
Звякнул сотовый, и она отвернулась; сделала это, он был уверен, чтоб не заметил новую трубку.
– Есть?.. – Даша смолкла вдруг, а потом сказала: – Ладно, копайте и… и звоните мне… – Спрятав трубку, тронув живот свой, дочь к нему бросилась, обняла его и прижалась к нему. – О, папа! Я будто в небе, будто летаю!
– Даша, – изрёк он, чувствуя, что она ликует. (Больше счастливой Кронов её не видел).
И он запомнил душный, белёсый, пыльный тот день с цветением рядом сквера, с шумом Садового, заслонённого домом сталинской эры, с толпами школьников в униформе, громко смеющихся ни о чём, со строем бренд-лимузинов, с Сашей и Диной, с дочерью рядом, полной восторга.
Всё он запомнил в этот последний год бытия Человека в статусе «Homo Sapiens».
Дальше жуть нарастала, но постепенно. То, что спросил вдруг Кронов, было причиной названной жути, но в то же время этой причиной как бы и не было. Жуть составилась в сонмах действий, вызванных логикой нашей мысли и восприятия, при каких все и каждый бились со всеми, каждый был недруг всех и другого.
– Новая трубка? – выдавил Кронов.
Дочь прижималась, но он почувствовал, что объятья слабнут. Дина и Саша чуть отошли.
