И, выработав норму с буром, он снова принялся полировать и шлифовать.
– Ты просто убиваешь время, – пренебрежительно сказал Давиде.
– Просто убиваю время, – согласился Жак. – Впрочем, оно всё равно умрёт само, чем бы я ни занимался.
Работа продолжалась. Буры трудились без устали, каждый сверлил отдельную комнату. Луону повезло: он нашел вторую ледяную жилу, богаче первой. Он отключил экстрактор и буром выпилил несколько больших кусков. Все забросили свои дела и начали по цепочке передавать лёд в большую пещеру.
– Мы теперь сможем вырастить еще больше этого вкуснейшего ганка, – воскликнул Давиде. – Есть ли в целом свете человек счастливее меня?
– Как же мне надоел твой голос, – сказал Марит. Оглядевшись, он прибавил, явно желая показать, что не нарывается на драку с Давиде: – Мне все ваши голоса надоели.
– Ну что ж, – сказал Луон. – У нас впереди одиннадцать лет. Тебе стоило бы привыкнуть.
– Разве всё ещё одиннадцать? – проворчал Марит. – Мы тут сидим не меньше года!
Вопрос на самом деле был непростой. Как же им следить за временем все предстоящие годы? Стоит ли вообще пытаться? Луон вырезал из жилы столько льда, сколько смог. Оставшийся скалистый уступ легко сломался и раскрошился под буром. Всем казалось, что сегодня они чего-то достигли, как-то изменили внутреннее пространство, и поэтому они забросили работу, съели немного ганка, выпили воды и устроились возле стен и потолка.
– Лёд проще бурить, чем камень, – сказал Давиде, как будто это была глубокая и незаурядная истина. – Еще несколько таких жил, и скоро у каждого из нас будет своя комната.
Э-дю-Ка пустил ветры, и все с шутливым недовольством заорали, неуважительно отзываясь о его анусе.
– Знаете что? – сказал Мо. – Кажется, стало немного теплее.
– Вряд ли, – сказал Марит, дрожа.
Но Мо был прав: леденящий холод больше не ощущался.
– Мы ещё будем скучать по холоду, – сказал Луон. – Очень скоро тут сделается жарко, и у нас появится новая проблема – куда девать лишнее тепло. Эти дни мы будем вспоминать с грустью.
– Лучше пусть будет слишком жарко, чем слишком холодно, – упрямо сказал Мо.
Мысль о том, что когда-нибудь они будут вспоминать об этих днях – о том, что будущее всё-таки наступит, – заставила их расслабиться. Они погрузились в спокойные размышления.
– Должен быть какой-то способ сброса тепла, – сказал Э-дю-Ка. – Тысячи заключённых доживают до конца срока. Думаю, большинство. Они находят выход, и мы его найдём. Нет такой проблемы внутри этой каменюки, которую мы не сможем решить.
Жак промолчал.
Мо начал рассказывать о своей жизни на Земле – там он был носильщиком у какого-то богатого зануды.
– Полная гравитация, – сказал он, – и в самом деле утомительная штука. От неё устаёшь даже во сне, потому что она-то никуда не девается, и выспаться как следует почти невозможно. Но, черт побери, мышцы от неё в отличной форме! Я просто носил сумки, не очень-то большие, но мускулы у меня на руках сделались как камни. – Он продемонстрировал предплечья и с грустью прибавил: – Не то что сейчас…
Гордий пукнул.
– Эй! – недовольно воскликнул Давиде; потом, когда зловоние возобладало над всеми прочими дурными запахами, посреди которых они проводили свои дни, все принялись сыпать ругательствами и угрозами.
Гордий захихикал.
– Извините, парни, – сказал он, но хихикать не перестал. Из-за смеха складки его кожи начали колыхаться, словно флаги на сильном ветру. Хихиканье приобрело истерический, раздражающий оттенок. – Извините! Извините!
