Он качнул головой в знак согласия и слегка повернулся в кресле к окну за его спиной, оказываясь в профиль ко мне.
– Семён, расскажи мне, как ты попал на эту работу? – подвел он итог своему минутному молчанию.
– Мой отец, Абрам Меерович Глейзер, – стекольщик в нашей ремстройконторе. Он ведь и вам все окна ремонтирует. Я уверен, что вы его знаете. Он тоже фронтовик, только на несколько лет моложе вас и был рядовым, не офицером, как вы. Он попросил Арке научить меня малярному делу. Арке согласился, потому что у меня есть кое-какой опыт в строительстве из летнего студенческого стройотряда.
Я был уверен, что эти слова понравятся Давиду Львовичу, и не ошибся. Морщины на его лице расправились, и он продолжал спрашивать:
– А какие твои планы на будущее? Так и будешь всю жизнь малярничать в своей ремстройконторе, как отец?
– Отец так хочет, а я готовлюсь на следующий год поехать в Новосибирск поступать в университет. Вот заработаю немного денег и ещё потренируюсь в физике и математике для вступительных экзаменов.
– Это хорошо. А почему отец не хочет, чтобы ты в университете учился? – удивился Давид Львович.
– Отец считает, что если сын уедет за пять тысяч километров учиться на пять лет, то он уже никогда не вернётся домой. Мой отец хочет, чтобы я работал с ним, женился в нашем городе, подарил бы ему внуков, похоронил его и ухаживал за его могилой.
– Передай отцу, что я его понимаю, но он не прав. Вот и обеденный перерыв подходит к концу. Ну, давай, иди, – сказал он, делая вид, будто ищет что-то на столе.
Уже у двери кабинета я сказал:
– А голубцы были в самый раз, не переваренные, а сметана пахла домагазинной свежестью.
На эти слова Давид Львович посмеялся неестественно и коротко, и сказал:
– Будет время в обед, заходи. Поговорим ещё.
На следующий день в обед мне так хотелось пойти к Давиду Львовичу поговорить, но я решил сдержаться – показать мужскую выдержку. Целую неделю с гаком в моей голове бегали разные мысли, вызывая иногда ускоренное сердцебиение, а иногда и слезу. Мысли были о нашем отечестве, моём благополучном детстве, коммунизме и, конечно, о Ленине. В пятницу я почувствовал, что выходной будет трудно выдержать без предварительного разговора с Давидом Львовичем. В тот день в столовой я был первым в очереди, а ел я всегда быстро. Когда кусочком хлеба в один укус я протирал тарелку, невысокая и полная в средней части тела девушка заняла очередь в столовой. На ней было темно-зелёное платье, плотно облегающее бедра. Тонкий чёрный ремешок под кожу с пряжкой золотого цвета свободно висел чуть ниже талии. Девушка несколько раз двигалась и останавливалась с очередью, и каждый раз ремешок с пряжкой неуловимо по-другому ложился на её бёдра. Вид девушки с бёдрами заведомо стоил пары минут моего времени.
Оставалось ещё сорок минут до окончания обеденного перерыва, когда я постучал в дверь кабинета Давида Львовича.
– Входите, – послышался суровый голос из кабинета, но как только дверь открылась, тон сменился на дружеский:
– А, это ты, Семён, ну проходи, садись. Что нового?
– Новое как старое, а со старым никак не могу разобраться. Мучают меня разные вопросы, на которые не могу найти хорошие ответы. Мне было бы очень, очень интересно знать ваше мнение.
Давид Львович убрал с середины стола в сторону тетрадь, ручку и газету, которую он читал до моего прихода. Он слегка наклонился в мою сторону, положил руку на стол и сказал:
