Удивиться пришлось Коле… Окно было на северной стороне здания. Растущие в палисаднике деревья давали обильную тень, кабинет был виден очень отчётливо. Коля недоумённо уставился на две колыхающиеся человеческие фигуры. Немой крик застрял в горле, и цветы посыпались изо рта на подоконник и дальше, вниз, на землю. Он узнал их сразу, женщина – да, Галка. А мужик… Их наставник по рукопашному бою. Майор.
Как он умудрился не свалиться вниз, Коле было до сих пор не понятно. Оторопело, смотря на этих двух, которые продолжали самозабвенно заниматься своим делом, Коля чувствовал, что внутри всё онемело, замерло. Как будто внутренности превращаются в камень. Он, вдруг, как-то трусливо, вжал голову в плечи, и тихонько-тихонько перебирая ногами по фигурным кирпичикам на окантовке второго этажа, переместился влево, к водосточной трубе. Как во сне, он сполз с неё, ещё не веря тому, что он только что увидел. Тряся головой, отошёл от палисадника. Рассыпавшиеся тюльпаны красными пятнами алели на траве внизу, и только один из них остался на Галкином подоконнике. Как кровавая рана, как ядовитый намёк, на то, что он всё видел. И как плевок на прощание. Выходя со дворика Коля оглянулся на то окно: тюльпан по-прежнему лежал на подоконнике, еле различимый за листьями липы… Он перевёл взгляд на окно с другого конца здания. Там был кабинет рукопашника. Майора. Он посмотрел и вдруг замычал от осознания, внезапно постигшего его горя – на том окне, слева от створки, тоже стоял фикус.
Коля, отбросив газету, продолжал бездумно пялиться в окно. Переведя взгляд от проплывающего зелёного растительного месива, он стал глядеть на своё отражение в стекле. Не сказать, чтобы какой-то писаный красавец, но и не урод. Вполне себе. Не хиляк, масса есть. Рост сто семьдесят восемь. «Сто семьдесят девять натощак», как шутил друг Зима. Короткий ёжик светлых волос, голубые, чуть широко посаженные глаза, широкое круглое лицо, крупноватый рот с рядом ровных зубов с маленьким промежутком между передними резцами – «морда рязанская», как иногда звала его мама. Особенно после того, как он поступил в Училище. М-да… училище…
…После таких открытий Коля бездумно шатался по городу, не чувствуя ни голода, ни жажды, ни усталости. Ему вдруг дико захотелось с кем-нибудь подраться. Ну, хоть с кем-нибудь. Пусть даже с милицией. Хорошо бы встретить каких-нибудь кавказцев, сразу кучу. Наломать их кусками – подходи и отгребай. Коле не думал, что он в парадной форме, что это будет залёт по всем статьям… Он рыскал по городу, то включаясь, то выключаясь из окружающей действительности.
Но, то ли судьба была к Коле милостива, то ли это был всегдашний закон подлости, но Коле так никто подходящий не встретился. Идти в центр города, туда, где можно было встретить сокурсников, он не хотел. Он кружил по окраинам, блуждал по местам, в которых до этого ни разу не был, заходил в переулки и тупики. Двое похмельных ханыг сидели на лавочке в тени кустов сирени и по очереди пили пиво из трёхлитровой банки. Коля сбился с шага, раздумывая, не сорвать ли злость на них. Но те, оглянувшись, и истолковав Колин взгляд по-своему, вдруг приветливо помахали рукой и предложили ему глотнуть пивка вместе с ними из банки. Смутившись от такого дружелюбия, Коля Молот, словно бы очнулся. Он потряс головой, очухиваясь от наваждения. Никто не был виноват в его беде. Никто ему ничего не обещал, никто не собирался хранить ему верность и выходить за него замуж. Это были его персональные мысли, сугубо личные тараканы,дислоцированные в Колиной конкретной голове. Никто ни в чём не виноват. Только вот боль никуда не делась. Ему вдруг стало пронзительно стыдно за свои глупые грёзы. Это была боль. Но и боль тоже была его личная. Персональная. Ему её и терпеть. Он круто развернулся на каблуках и направился к себе в Училище, в казарму.
