Тут и я своих пятерых представил… Согласился с товарищем: «Была не была!»
Выскочили, как угли из костра. Лица красные. От рваного обмундирования пар идет.
Унтер-офицер немецкий и его команда за животы схватились от смеха: «Печёний русише картёшка… шарений швайн… Иван-турак… Кохо хотель опманувать, рап?» – рыготал до упаду белобрысый унтер, круглолицый и конопатый, как петрушка из наших сказочных героев.
Связали нам руки. Привязали общей веревкой к мотоциклетной коляске и потащили цугом в ближнее село.
Там сотни три пленных стояли шеренгой вдоль дороги.
Унтер затормозил перед серединой строя. Слез с мотоцикла и указал на нас штык-ножом: «Это есть бегальщики от германский командований. Они будут наказан за это. Все должьен знать, кто сотрудничьяет с германский командований, тот будьет жит карашо. Кто бегает, будьет наказан. Ошьень сильно наказан…»
Он разрезал веревки на наших руках и потребовал снять обувь.
Я догадался, что собираются делать. Довелось от кого-то слышать, что беглецам из плена фашисты перебивают ноги или натравливают собак.
Пока разувались, сказал об этом Ивану и Даниле. Посоветовал в носки и в портянки травы напихать.
Они только головами покачали да обреченно прошептали: «Хана нам, Яша. Напрасно все…»
Тут унтера кто-то из своих позвал, и он ушел в хату к начальству. Пока он отсутствовал, я успел в носки и портянки травы напихать.
Стоим, ждем расправы. Строй военнопленных оглядываем: может, кто из земляков сыщется? Расскажет потом родным, как загинули три донца – Яков, Иван и Данила… Только никого из знакомых не увидели. Но чувствуем, что сопереживает нам братва, многие головы опускают, чтобы не смотреть, как будут издеваться над нами.
Вышел унтер. С довольной ухмылкой к нам направился. Видно, похвалили его за поимку беглецов.
Данилу в этот момент очередной приступ расстройства желудка скрутил. Нет мочи стоять неподвижно. «Разрешите, – говорит, – в сортир по нужде пойти. Дизентерия у меня…»
«Хочешь опять бегать, русише швайн?!» – взвился унтер.
«По нужде мне… хоть под плетень разрешите отойти», – взмолился Данила.
Только он попытался сделать движение в сторону забора, как хряснет ему унтер каблуком с металлической пластиной по пальцам ноги.
Сержант свечкой взвился от нестерпимой боли в сломанных пальцах и прянул на унтера, хватая его за горло. Но не успел пальцев сомкнуть, как пырнули его тесаком под лопатку. Захаркал земляк кровавой пеной и повалился в грязь.
И началось!.. Пинали, гады, по нашим ногам как вздумается и с разных сторон.
Хрустнула под коленкой кость у Ивана. Покачнулся он на сломанной ноге и рухнул возле Данилы. Следом и я упал.
Боль адская. На носках и нижней части галифе кровавые пятна проступили. Стон и хрип из горла вырываются. Но чувствую, что кости целы.
Унтер орет: «Ауф штейн!»
Черноус оперся на руки, кое-как встал на здоровой ноге. Ему и ее сломали. Покатился с воем по земле, пока не пристрелили.
«Ауф штейн!» – визжит надо мной взбесившийся от крови и всевластия унтер.
Ползаю на карачках, не могу встать на ноги. «Вставай, браток! – кричат из строя. – Не то пристрелят».
Пытаюсь подняться, но унтер тут же валит меня очередным ударом. И оттого, что он не дает мне до конца подняться, удары приходятся не по ногам, а по туловищу, более тупые и погашенные.
Наконец фашист выплеснул весь запал злобы и выдохся. Отступил на несколько шагов.
