– Давай бегай по залу или бурду свою смешивай, а в моё дело не лезь! – а сама украдкой довольно улыбалась.
Иногда мы с ней говорили о Боге, тогда она вся преображалась, её лицо и так было всегда светлым, а тут просто начинало светиться. И вряд ли какой-нибудь настоящий священник смог бы дать мне столько, сколько дала она в простых, не высокопарных словах.
– Да как я могу управиться со своими мыслями, когда у меня за каждой хорошей по нескольку разной дряни стоит? – оправдываясь, спорил я с ней. – Вот сейчас я готов разорваться, чтобы лучше людям на земле было, а через полчаса я готов сам кого-то пополам разорвать – как с этим быть?
Она посмотрела на меня своими проницательными глазами, заглянув прямо куда-то в душу, словно видела там ведомое ей одной:
– Твоё тело – это осёл, на котором ездит душа. Если она отпустит поводья, он и дерьмо жрать будет, а за ослом, как за любым животным, присматривать надо!
Однажды во время перерыва, когда я, удобно устроившись в одной из мягких ниш зала, вновь перечитывал книгу об Иоанне Кронштадтском, ко мне подошла бабушка Альбина. Она протянула мне какую-то фигурку, завёрнутую в тряпицу:
– Возьми, сынок, мне кажется, это тебе больше всего в жизни нужно!
Не зная, что там, я почему-то с трепетом взял в руки эту вещицу и долго её не разворачивал. А потом аккуратно снял резинку, которая стягивала мягкую ткань, и раскрыл её. Там была статуэтка Божьей Матери. Мне на глаза навернулись слёзы, словно она мне этим подарком что-то открыла. В порыве я соскочил со своего стула, пошёл за ней на мойку и обнял её, как маму:
– Спасибо, бабушка Альбина!
Она улыбнулась:
– Это я из рук самого Юзефа Войтылы получила! Пусть она тебя сейчас бережёт и наставляет.
Кто такой Юзеф Войтыла, я тогда не знал, но знал, что она мне отдала что-то очень дорогое её сердцу.
Поздно ночью после смены я сидел у себя на кухне за столом возле окна и пытался как можно тише стучать клавишами печатной машинки. Моментами я увлекался сюжетом и барабанил пальцами по ней чуть ли не изо всех сил. Каждый день, проведённый на работе, заслуживал отдельного рассказа. Передо мной на столе стояла маленькая фигурка Божьей Матери, на которую я постоянно обращал свой взгляд, словно она могла мне что-то подсказать. Но она молчала, склонив голову и смиренно сложив руки в своём непередаваемом горе.
Ещё немного попечатав, я потеплее оделся и вышел на улицу. Небо было сплошь покрыто низкими облаками, и оттуда сверху не проглядывало ни одной звёздочки. Лишь иногда в проталинах между облаками появлялась круглая, как яблоко, красно-жёлтая луна. Я уже давно бросил курить, а тут у меня появилось непреодолимое желание набрать полный рот сигаретного дыма и вдохнуть его поглубже.
Я вспомнил, как на днях мой давнишний приятель, Петр Цанс, который всё время хвастал, что его отец откуда-то из Сибири и работает на золотых приисках, вдруг сказал:
– Вообще-то меня зовут Петерис, – хотя до этого лет двадцать представлялся всем Петром. Это было как-то по-плебейски, ведь раньше мы никогда не обращали внимания на национальность.
Вокруг все кричали о демократии, а всё попахивало мягким фашизмом. Кто-то разрезал народ на чистых и других. Мысль куда-нибудь уехать начинала волновать уже многих моих знакомых, но я знал точно – здесь моя родина, здесь моя земля, и на каком бы языке я ни говорил, я никуда отсюда не уеду.
