– А здорово он визжал, как свинья на бойне! Ради одного этого стоило провести на нарах несколько дней! – подвёл я итог нашему неординарному приключению.
– Даааа! – протянул Марк. – Сейчас будет ходить и оглядываться! – И больше не сказал ни слова.
В церковь Святого Владимира я заходил только в тех случаях, когда там не было службы – мне всегда мешало пение хора. И лишь когда она была пуста, мне казалось, что в ней есть тайна, которая открывается только мне. Если там оказывался отец Иоанн, он всегда уделял мне время для беседы, и я выходил оттуда каким-то необыкновенно очищенным, словно мои злые мысли, да и помыслы были стерты его добрым словом.
Однажды решившись, я пришёл к нему на исповедь; это было впервые. Собравшись с духом, я сказал:
– Не могу я вслух произнести, что в моих мыслях и поступках творится.
Он посмотрел на меня своими добрыми, понимающими глазами:
– А ты мне ничего и не говори, ты с Богом в сердце разговаривай, а я за тебя молиться буду! – Он накрыл мою голову ризой и стал молиться.
Я стоял перед ним на коленях, в моей голове всё перепуталось, и я просто всё время про себя повторял: «Прости меня за всё, что я делаю не так! Прости!» – и комок раскаяния душил моё горло.
Я вышел из церкви с облегчением, словно избавился от какого-то тяжкого груза на душе. Ощущение, что я каким-то образом несколько мгновений общался с Всевышним, делало меня невероятно счастливым.
Кто затащил в этот вечер в бар Гунтиса Заляйса с его приятелем-сослуживцем и двумя девицами, было неизвестно. Мы были знакомы уже лет десять, иногда даже вместе проводили время и развлекались. Потом он оказался в каком-то военном ведомстве при госбезопасности, и наши пути разошлись.
Как и положено офицеру национальной безопасности, он выглядел как дешевая версия Джеймса Бонда. Фальшивая доброжелательная улыбка, пока ещё не вставные зубы, костюмчик чёрного цвета, в котором запросто можно было явиться и на официальный приём, и на похороны. Он был уже здорово пьян и чересчур заносчив. Метрдотель Игорь сделал мне знак рукой: «Осторожнее!» Но какая там могла быть осторожность, когда уже через минуту он полез со своими дурацкими вопросами:
– Ну что, сейчас в свою Белоруссию поедешь, картошку выращивать будешь? Самогонку в деревне пить? Ты же, кажется, белорус? И почему тебя Генрихом назвали? Может, ты немец?
И его приятель с подругами залились пьяным, наглым смехом.
Ещё утром добродетель переполняла меня, но подставлять вторую щеку я не собирался. Я аккуратно поставил на стойку шейкер, которым махал уже в течение нескольких часов, не торопясь вышел из-за барной стойки, размышляя, что бы такое мне с ним сделать. Он стоял передо мной, ещё не понимая, что переступил черту, и продолжал мерзко ухмыляться. Последние дни с постоянными упрёками в том, что ты русский и оккупант, дали о себе знать.
Игорь, увидев моё выражение лица, понял – беды не миновать, и ринулся вниз по лестнице за швейцаром Марком, чтобы тот меня остановил. Приблизившись к Гунтису вплотную, я как-то очень обыденно спросил:
– Говном тебя, что ли, накормить, козёл? – и, схватив его за широкий галстук возле самого горла, резко дёрнул на себя и потащил его в подсобное помещение, где находился туалет для персонала.
Его приятель живо кинулся ему на помощь, но кто-то из постоянных гостей перекрыл ему путь в мою сторону, посоветовав не вмешиваться, видно, слышал его намёки о моей этнической родине.
