Будь квартира моей, на полках стояли бы вазы с засушенными цветами, на стенах висели бы постеры старых фильмов-нуар, тут и там лежали бы стопки недочитанных книг и обязательно стояла лампа, проецирующая на потолок разные фигурки, как в комнатах у детей, которые боятся темноты, или у взрослых, не переставших любить ночники.
Впрочем, у меня нет времени на подобные глупости. Я даже не знала, долго ли здесь пробуду, и уж точно не собиралась тратить деньги на всякие пустяки. Но сегодня ночью я почувствовала прилив ностальгии, еще более мучительной, чем обычно, словно что-то застряло между костями и продолжало грызть меня изнутри.
Может, поэтому я и купила кактус.
Я достала его из пакета и поставила на полку у окна. Парень-продавец сказал, что, если я буду правильно ухаживать за этим суккулентом, на нем может появиться цветочек.
Ага, как же…
Я посмотрела на маленький ощетинившийся шарик, который торчал из горшка и всеми своими колючками говорил: «Отвали!»
Бросив на него скептический взгляд, я пошла в спальню и начала переодеваться.
Сквозь шторы в полумраке виднелись полоски света от уличных фонарей. Это была комнатка с большой двуспальной кроватью и шкафом у стены, из которого торчал рукав моего свитера. У стены стояло овальное зеркало в поцарапанной позолоченной раме, рядом валялись мои туфли. Я швырнула футболку поло на кровать и вытащила из бюстгальтера деньги, подумав, что надо бы купить такую же сумочку, как у Руби. Я опасалась держать чаевые в кармане брюк, боясь их потерять. Мне нужно что-то более надежное, на молнии.
Я завязала волосы в пучок и забралась на кровать, подобрав ноги. Разгладила смятые купюры. Пересчитала их и положила в конверт, который прятала в изголовье кровати. Вычеркнула в блокноте старую цифру и ниже написала новую.
Закончив с этим, вздохнула и провела рукой по усталому лицу.
Мне нужен душ…
Где-то на улице прогудела сирена, у соседей заплакал ребенок.
Мельком взглянув на свое измученное отражение в зеркале, я снова услышала мамин голос: «Мирея…» Вспомнила запах ее духов, вспомнила ее руки, которые всегда с такой заботой расчесывали мне волосы.
«Мирея…» Ее живой, полный отчаяния голос, который я слышала при нашей последней встрече… Страдальческие, безумные глаза, которые несколько дней назад раскололи мою душу пополам… «Мирея…»
И снова взгляд упал на место чуть ниже ребер. Это случилось непроизвольно, я не хотела туда смотреть.
Видеть шрам – значит снова подумать о том, через что мы прошли. А я больше не желала вспоминать то неузнаваемое лицо, больше не хотела чувствовать едкий, тошнотворный запах рвоты и пота, больше не хотела бороться за то, чтобы любой ценой сохранить детство, которое отныне ассоциировалось у меня не с красивым платьицем, а с лохмотьями.
Я закрыла глаза, прежде чем вспомнить, как ее голос опустошил мое сердце в тот вечер.
– Я сделаю это, – прошептала я в тишине.
И в этот момент испытала глубочайшее отчаяние.
Следующим вечером я впервые опоздала.
О чем-то задумалась в вагоне метро и пропустила нужную остановку, выскочила на следующей, пришлось возвращаться.
До клуба добралась запыхавшаяся, с прилипшими к губам волосами, с покрасневшими щеками и мокрыми от морозных слез ресницами. Я проигнорировала вопросительный взгляд Кристин, проходя мимо стойки ресепшен и очереди гостей, нырнула в гардеробную для персонала, чтобы оставить там пальто.
