Накануне ночи двух поэтов,
Соединяет темный вечер,
Большим столом, где пляшут свечи,
Бутылкой красного сухого,
Тьмой помещения скупого,
На люд и выстрел сетов,
игральных карт на полотно.
И в продолжительных беседах,
Возможных только в этих стенах,
Разгорячившись под бокалом,
Щекой краснея от накала,
Сошлись, как в битве добро.
Предметом той беседы было,
Одно единственное слово,
Что каждому из них знакомо,
Не понаслышке. Стих.
Один вещал, другой – притих,
И так менялись. Время плыло.
Такой беседы не найти!
Один – поклонник рифмы ровной,
В восторге перед стихотворной формой,
Он любит сравнивать с богами,
Что происходит между нами —
Обычными людьми.
Другой – свободы покровитель,
Противник нормы стихотворной,
Строку считает недостойной,
Покуда смысл не глубок,
Витиеватый выбрав слог,
Найдя в безумии обитель.
Придвинув лик, от пьянства белый,
К сопернику, чтоб слышал лучше,
И истину познал сквозь уши,
Загребая воздух теплый,
В пустую грудь, до слов голодный,
Так молвил первый:
«Внемли же мне, как я внимал своим учителям,
Что мудрости впитали в казематах книжных полок,
Строке предписано быть ровной и в унисон звучать богам,
Но не тревожить чуткий слух мильонами иголок!
Где ритма выдержка в творении твоем?
Одежды жизни где, расстегнутые настежь правдой?
Безумию предавшись темной ночью, светлым днем,
Пером орудуешь в бумаге, словно алебардой.»
Допив бокал и вновь наполнив,
Второй поэт сидел с улыбкой,
В тарелке мясо ковыряя вилкой,
О чем-то размышлял и вскоре,
Поэта первого ответом удостоил,
Такие речи заглаголив:
«Ах, кто бы ведать мог глубины моей мысли,
Где нет оков и граней, где строки на бумаге парят, как птицы,
Не нужно много знать, чтоб понимать природу жизни,
Я был и буду против рамок стихотворного убийцы.
Полет свободы, вот, что достоверно важно,
Гряда немыслимых, но собственных идей и мнений,
А мудрецы, впитав в себя законы, что ранний из поэтов выдумал однажды,
Увы не зрят в ограничения составов преступлений.»
Прошли часы. В пустых бокалах,
Плескался только воздух,
И пальцы совершали отстук,
По деревянному столу,
От невозможности прийти к тому,
К чему ведут все споры в глубине стаканов.
Вот полночь пробили часы,
Как вдруг меняется картина,
Из-за стола встает мужчина,
И в сторону двери идет,
Изящный сделав поворот,
Промолвил он из темноты:
«Я. господа, вполне достиг предела в наслажденьи,
В беседах сочных ваших. Знайте лишь одно:
Кто прав окажется из вас в своем глубоком убежденьи,
Тот сгубит навсегда прекрасный гений друга своего.»
И вышел темный гость,
Лишь скрип двери раздался,
И стук ботинок удалялся.
У каждого поэта лоб,
Был погружен в холодный пот,
И челюстей трещала кость.
Умы свернулись кверху дно,
Вовек такого не видали,
И как же так не замечали,
Того, кто появился вдруг извне,
Свой лик скрывая в темноте,
За пышным дружеским столом?
