– Лен, давай я тебя угощу кофе.
Бросила короткий взгляд на часы – успеваю.
– Хорошо.
В перерывах между первым и вторым глотком кофе услышала:
– Ты знаешь, недавно опубликовали исследование, которое научно обосновывает, что при глубоком вдохе и выдохе освобождаются особые симпатические энергии тела.
Молчим. Пьём кофе дальше.
– Слушай, Флинци, – затараторила я, внутренне подскакивая, как резиновый мячик, который не может остановиться. – Тебе надо вести блог. Многие люди ведут, которым есть что сказать. И люди будут это читать и им, может быть, будет интересно. – Я подбирала слова, одновременно пытаясь следить за глубиной собственного дыхания.
– Если я начну писать, то все сразу начнут меня определять в какую-то категорию: коммунист, расист, пацифист, нон-конформист, националист. А это будет неправильно, – ответил Флинци. – И вообще, я перерос в себе потребность высказываться и что-то сообщать людям. Если я что и рассказываю, то только по требованию или если меня просят.
– Ну а ты всё-таки попробуй, – не могла успокоиться я.
В ответ улыбка и молчание.
Разговор оставил след. Время проходит, а я по-прежнему думаю о том, как это – не иметь потребности высказываться и сообщать что-то людям. Вдыхаю и выдыхаю полной грудью и думаю о симпатических энергиях тела, действие которых наконец доказала наука.
Вот так и живёшь, как в саду с черешней: пробираешься через тернии повседневности, претерпеваешь и вызываешь катастрофы, зализываешь своё ужаленное и жалишь сама, встряхиваешься и идёшь дальше.
А рядом Будда под берёзой, никуда не торопится и не имеет потребности в высказывании и сообщении чего бы то ни было людям.
И находясь рядом с ним, чувствуешь, как тебе становится хорошо.
Иногда я пишу очерки о великих городах. Но не так как это делает экскурсовод или культуролог. Я описываю города такими, как я их почувствовала в одно мгновение, в которое там находилась: в стиле быстротекущего впечатления, мимолётного взгляда, поворота головы или запаха мокрых листьев, всплеска воды в фонтане и отблесков солнца, запутавшегося под колёсами машин.
Париж, например, я восприняла, как столицу печали. Когда я впервые посетила этот город, целую неделю лил дождь. Мы жили в небольшой гостинице недалеко от Галереи Лафайет. В крошечной комнатке стояли две кровати, разделённые узкой щелью окна от пола до потолка, выходящего в глухой внутренний дворик. Дождь шёл и шёл, изо дня в день.
Капли стекали по стеклу, за окном стояла серая мгла, я старалась туда не смотреть и всё равно чувствовала, как великая грусть поднимается из глубины моей души и беззвучно заливает меня, как вода. Вода текла отовсюду – снаружи и внутри, со стен и с потолка, сначала тихо и безлико, а потом всё сильнее и сильнее, превращаясь в мощный поток и заполняя собой каждый угол и каждую щель, – в неизвестность и в никуда. От неё не было спасения – без формы и состояния, она находилась одновременно здесь и где-то далеко. При этой мысли меня охватывала невероятная тоска.
В Лондоне, наоборот, я увидела множество стилей и эпох, которые сосуществовали вместе на одной территории, как вещи на чердаке столетнего дома, вырастившего несколько поколений. Ни одна из вещей, накопленных веками, не выбрасывается. Ни один из предметов мебели не покидает стен дома. Всё сносится на чердак и ставится туда, где ещё есть свободное место, без плана и структуры. Казалось, Лондон построили люди, которые не в состоянии с чем-либо расстаться и держатся за каждую вещь и каждую былинку, лелеют в ней тысячи воспоминаний и не помнят её практической цели.
