Дядя Толя подсказывал, как надо подсекать ту или иную рыбу, как правильно её подтаскивать к берегу. И понемногу у нас с бра-том стало получаться. Вот уже десятка два краснопёрок, окуньков, плотвы плавали в ведре. Сашин же отец специализировался на более крупной и хитрой рыбе: леще, подлещике, щуке. Он на берегу выставил несколько донок. А сам, постоянно контролируя их, немного отойдя в сторону, блеснил спиннингом тихую заводь.
Часа через два стало совсем темно. Анатолий Аркадьевич, выловив несколько хороших подлещиков и приличную щуку, закончил рыбалку. Забрав и наш улов, пошёл наверх, к палатке, помогать тёте Вале готовить уху. Они разожгли яркий костёр, который, словно маяк, далеко виднелся с глади озера. Одни мы с братом не могли никак остановиться. В наступивших ночных сумерках рыба стала брать хуже, но всё же поклёвки продолжались. Пока один из нас напряжённо всматривался в еле заметный на воде поплавок, подолгу спокойно лежащий на поверхности или внезапно несущийся в сторону и ныряющий на глубину, другой менял объеденного червя, спеша сделать хороший заброс под тростник, где, казалось, уж точно возьмёт. Словно сумасшедшие, мы носились с братом от удочки к банке с червями, что есть силы размахивая удилищем, забрасывая снасти как можно дальше от берега, совершенно при этом не глядя, кто у тебя сзади. Ну и, как говорят в этих случаях, чему быть – того не миновать. В очередной раз рыба объела червя на крючке у Саньки. Он тут же бросился его менять. А я в это время делал очередной заброс. Леска засвистела в воздухе, но отчего-то в воде ничего не булькнуло. Мне показалось это странным. Я потянул – удилище прогнулось.
«Да, – думаю, – явный зацеп». Наверное, леска или крючок застряли в ветках деревьев, свисающих прямо над нашими головами. Ещё раз потянул, слышу со спины чей-то сдавленный стон, поворачиваюсь и своим глазам не верю: Саша стоит на коленках возле перевёрнутой банки с червями, руками схв-тившись за натянутую леску, а крючок вместе с насаженным червяком торчит из его щеки. Последовавшие его мычание и всхлипы привели меня в сознание.
– Саня, держись! – я тут же бросил своё удилище и по-бежал к нему.
Он встретил меня кулаками. Но, видя, что и я не меньше его испуган, остановился. Надо было срочно освобождать от крючка его проколотую щёку, но как, я не знал. Оторвав от удилища кусок лески, мы поспешили к Сашиным родителям. Они в это время находились возле палатки, готовили на костре уху. Собрав волю в кулак, мы полезли по крутому откосу наверх. Всё это происходило поздним вечером.
Тётя Валя, увидев в пламени костра своего сына с проколотой щекой, с размазанными по лицу слезами и кровью, свисающим с крючка этаким вёртким, дерзким червяком, пришла в ужас. Она растерялась и вместо оказания практической помощи накинулась на меня и сына, причитая и всхлипывая, говоря, что нам ничего нельзя доверять, что за нами надо постоянно смотреть и тому подобное. Мы стояли с опущенными голова-ми. А наглый червяк на Санькиной щеке, пытаясь соскочить с крючка, продолжал тем временем вертеться.
Только дядя Толя, хоть и не скрывал своего раздражения по поводу случившегося, но долго мусолить этот вопрос не стал. Успокоив жену, он тут же завёл свой мотоцикл, поса-дил сзади сына и повёз его в посёлок Полукарпово к своему другу – хирургу Олегу. Мы вдвоём с тётей Валей остались ночью на берегу Молдинского озера. Слышно было, как кричат ночные птицы, в тростнике плавают дикие утки, бултыхается выдра, издавая звонкие шлепки по воде, играет крупная рыба. Казалось, ночной мир вокруг нас ожил: заговорил, закричал, зашевелился своей невидимой жизнью. Да, скажу прямо, тогда нам с тётей Валей было немного не по себе и прежде всего от переживаний за Сашу.
