Первый сигнал – нет, это даже не Ходынка. Давка станет дурным знаком лишь для небольшой части неофициального духовенства. Всякие толстовцы, иоанниты…
И не Русско-японская война. Тут в царе засомневалась лишь каста военных да незначительная часть левой интеллигенции. Последние будут радостно тереть ладошки. «Акелла промахнулся». Полезли в Корею и получили по сусалам. Так вам и надо. Не с нашим рылом да в калашный ряд мировых гегемонов.
И даже не подавление революции девятьсот пятого года, не Ленский расстрел заложили основу ипатьевского подвала – здесь разуверилась в императорском доме правая интеллигенция, часть пролетариата. Народ же все еще «безмолвствовал».
Финалом десакрализации Романовых стало Кровавое воскресенье. К царю с петициями шли вчерашние крестьяне – рабочие со своими семьями. И вел их «народный поп» Гапон. Шли с хоругвями, иконами. Славили Николая, ждали и надеялись. А тут расстрел, казаки… Погибли женщины, подростки. Вся Россия ужаснулась. Раненых никто не спасал, врачей не пускали через оцепление… Тут-то леваки и вцепятся в отличный повод. Нелегальные газеты начнут расходиться огромными тиражами, у агитаторов тоже появится шикарный повод для призывов к свержению монархии.
Ну а Первая мировая – это уже гвоздь в гроб империи. Вписались за славян-братушек, только всякие болгары да сербы добра не помнят и не ценят. А немецкая военная машина – это немецкая военная машина.
– Ты чего такой мрачный? Ну улыбнись! – Талль опять погладила меня по лицу.
– Виктория Августовна, – официальным тоном обратился я к девушке. – После утреннего обхода извольте заехать в книжную лавку.
– Зачем?
– Хочу повесить портрет императора в кабинете.
– В приемном же висит один… – растерялась Вика.
– И тут пусть будет.
Не в качестве символа, но как напоминание. О том, куда «едет» страна. «Ниагарский водопад» он вон, шумит уже впереди.
* * *
Такое впечатление, что все только и ждут момент, когда я войду в кабинет, чтобы немедленно ворваться следом и сообщить о срочной нужде. А ведь практически у всех есть доступ к моему организму почти круглосуточно. А с другой стороны, хорошо, что стараются не беспокоить меня, когда я не на работе.
Странно, но сегодня никто не пытался штурмовать дверь. Удивительно даже, может, случилось что? Я выглянул в приемную – никого, один Должиков занимается своими делами.
– Чай принести, Евгений Александрович? – оторвался он от бумаг. – И я научился варить кофий не хуже нашей поварихи! В турке.
– Молодец! Нет, чуть позже. Просто нет никого, удивился.
– Да, странно, – вежливо улыбнулся секретарь и продолжил разбирать почту.
Я подошел к окну на доносящийся шум. Ах, вот почему никого нет. У нас тут шоу во дворе. Дворник что-то странное грузит в телегу, вокруг которой акулой нарезает круги всклокоченный Слава. Естественно, с разных сторон на это дело смотрят любители понаблюдать за чужой работой. Грешен, сам таким занимаюсь постоянно – номер три в рейтинге после пожара и текущей воды.
– Антонов! – крикнул я. – Ко мне зайди!
Действительно, если мне не видно, то что, идти самому интересоваться?
Слава зашел походкой двоечника, которого вызвали к директору школы. Как говорила моя учительница, нога за ногу. И вид у него был вовсе не такой, с каким сообщают о чем-то хорошем.
– Что случилось, Антонов? Ты решил переехать и жить с лаборанткой Аней? Грешновато!
Неразделенная любовь подчиненной к начальнику секретом не являлась. У Ани были замечательные и красивые глаза изумрудного цвета. Остальное, как и в пошлом анекдоте, составляла та самая часть организма, для которой нет названия, несмотря на очевидность наличия. Работала она отлично, так что у Антонова, даже если бы он захотел, повода расстаться с ней не было.
