- Не сомневаюсь… - Таррен посмотрел на меня лукавым взглядом. О да! Он еще не знает о моем отношении к прекрасному.
Блондинка, в отличие от своего спутника, на этот раз оставалась молчалива, лишь буравила меня маленькими пуговками злобных глаз. Такие у плюшевых игрушек делают. Ну, у мягких гоблинов там всяких…
Тем временем в зале постепенно стал угасать свет. Таррен протянул мне бинокль, но я отказалась. Все, что нужно, я и так увижу и, мало того, услышу. Главное не заржать как конь, когда певцы голосить начнут, забираясь на немыслимые ноты. Особенно перед этой курицей с прыщом. Только не перед ними! Я же серьезная женщина в конце концов! Врач. Стоматолог! Но едва лишь свет погас окончательно, оставив одну освещенную сцену, я поняла – дело труба. Необходимо или сразу куда-нибудь сматываться или выжидать удобный момент. Но долго в этой пыточной камере я точно не протяну. Это я понимала совершенно четко.
- Эммм… Таррен, дорогой…. Мне что-то не хорошо. Может, я пойду? – сделала я тонкий намек, но мужчина оказался упрям.
- Я чувствую твое состояние здоровья. Я же истинный. Все в порядке… Смотри спектакль.
Вот же ж! Когда-то читала в словаре синонимы к слову “упрямый”. Очень одно мне понравилось – “меднолобый”. Вот это сейчас про оборотня, что сидел рядом со мной.
Тем временем на сцену уже выплывала прима оперного пения, в темно-бордовом платье с длинным шлейфом. Сама она была необъятных форм, а на голове у нее были вавилоны, с башенками. Прима улыбнулась кривозубой улыбкой и вдохнула. При этом вдохе грудь ее, и так необъятных размеров, начала раздуваться как воздушный шар. Медленно, но эффектно. И пока она надувалась, я уже начинала нервно барабанить пальцами по подлокотникам кресла и старательно пытаться спрятать улыбку. Сейчас лопнет! Нет, нет, вот сейчас! Ну, ну, ну! Но певица лопаться не собиралась. Вместо этого она издала звук.
- Мимамомуууууууууууууууууууу! – разнеслось по залу. Публика зааплодировала, пустив слезу. Я согнулась в три погибели, стараясь, что никто не увидит в темноте моих манипуляций. Изо всех сил я старательно зажимала себе рот рукой, надеясь, что это спасет меня от позора.
Напрасно надеялась! Ибо прима вскоре выдавила из себя очередную порцию звуков. Как раз в этот момент оркестр решил грянуть понажористей, то есть, посильнее, бряцнув бубнами, трубами и всем тем, чем вообще можно было создать какофонию звуков, приводящую лично меня в ужас, а всех остальных в зале – в экстаз.
- Меееееееееееертв! О небесаааа! Он мееееертв! – заголосила прима, а я, тихо хрюкнув, медленно, но верно начала съезжать под кресло.
- И вооооот! Он лежииииит, распластавшись на поооооле….
Лучше бы он распластался где-нибудь в другом месте, честное слово! Потому что на поле, а, верее, на полу, была готова распластаться сейчас я.
- Бездыханное теееееелоооо! – тем временем продолжала прима.
- Как жаль, как жаль! Как жаль, как жаль! Как жаааааааль! – вторил ей хор мальчиков-зайчиков на подпевках.
- Как жаааааааааааааааааааааааааааааа-а-а-а-а-а-а-а-аааааль! – выдавила из себя последнюю ноту певица, чтобы в следующей момент поклониться, сорвав бурю оваций и медленно, подобно медузе-пережорке, уплыть со сцены. Я к тому времени все еще находилась в кресле, закрывая лицо рукой и периодически всхлипывая.
- Дорогая, ты у меня такая чувствительная… Не думал, что тебе так понравится начало! – Таррен положил руку на мое плечо.
