Стоящие свыше. Часть VI. Грядущие в пропасть - страница 22

Сомнения в собственном душевном здоровье сперва сменились нездоровой эйфорией, которая быстро уступила место чувству вины и непреходящему страху: Йера боялся внезапного обрушения свода. Его страх не имел ничего общего с фоби́ей Горена – Йера не опасался за собственную жизнь. Он боялся смерти Йоки, боялся, что тот не сможет прорвать границу миров, что чудотворы не сумеют провести эвакуацию населения (или не захотят это сделать) или что эвакуация никого не спасет… Но более всего он боялся Исподнего мира, его ненависти и мести.

Слова откровения Танграуса день и ночь стучали у него в голове: «Полутысячелетняя дань вернется». Исподний мир имел право на возвращение этой «дани», имел право на ненависть и месть. Даже на бессмысленную месть, если Йока не сможет прорвать границу миров и вернуть «дань».

Каждая поездка на авто, шум насоса на кухне, подъем на лифте усугубляли чувство вины – словно Исподний мир наблюдал за Йерой, чтобы вскоре предъявить счет.

Йера ревностно отмечал каждый штрих благополучия Обитаемого мира и с ужасом глядел на беззаботных людей вокруг. Инда был прав: они считают, что свет солнечных камней принадлежит им по праву, и не захотят так просто отказаться от этого права. Обычно снисходительный к людям, Йера стал ощущать раздражение, глядя на бездумную сытость: никто не ищет причин богатства Обитаемого мира, не ставит под сомнение основной постулат теоретического мистицизма (как усомнился в нем Йока с присущим ему чутьем на несправедливость), не интересуется, откуда чудотворы берут энергию и почему.

Над этим легкомыслием витала смертельная угроза, но никому не приходило в голову, что крушение Обитаемого мира – закономерный итог его сытости и благополучия. Что каждый человек так или иначе приближает катастрофу, просто включая свет в своей комнате, не говоря о заводах, не говоря о солнечных днях… И когда эта катастрофа разразится, каждый будет считать себя невинной жертвой.

Инда был прав: люди предпочтут быть обманутыми, лишь бы сохранить привычный достаток и успокоить совесть. Вот что мучило Йеру больше всего: никто не хочет отмены основного постулата теоретического мистицизма, никто не хочет правды – и потому чудотворам так легко управлять миром. Казалось бы, энергетическую модель двух миров способен понять и школьник, но пятьсот лет люди с радостью верят в абсолютное зло Исподнего мира, потому что им удобно в это верить.

Нет, Йера не желал людям зла. Напротив, он считал, что крушение свода – слишком тяжкое наказание за легкомыслие и привычку к достатку. Но ему очень хотелось, чтобы Обитаемый мир понял, за что будет наказан столь жестоко. Было бы справедливым, если бы каждый человек, зажигая солнечный камень, понимал, что не имеет на этот свет никакого права. Да, это было бы справедливым.

Йера не был наивным и догадывался: люди не поверят в то, во что не хотят верить. Но он поставил перед собой задачу быть услышанным – и намеревался добиться цели. В суде ему не требовалось убеждать кого-то в своей правоте, но он слыл справедливым судьей именно потому, что доказывал справедливость своих решений. В политике убедительность выглядит иначе, чем в суде, на этом поприще он был новичком. Однако надеялся до окончания каникул до мелочей продумать свою кампанию – убедить Обитаемый мир в виновности перед Исподним. Не столько ради сомнительного шанса предотвратить катастрофу, сколько… в надежде на будущее, если оно вообще есть у Обитаемого мира.