Чехословацкие легионеры, похозяйничав в Иркутске без малого два года, убыли следом за отступающими частями Сибирской армии по Кругобайкальской железной дороге во Владивосток, освободив город от своего небескорыстного присутствия. В Прибайкалье практически перестали стрелять и установился окрест прочно новый порядок: всюду развесили красные флаги и лозунги на алом «Да здравствует Советская власть!».
Выглядел молодой солдат юнцом: на круглом лице со смышлеными голубыми и, казалось всегда удивленными глазами, еще не росла борода, и только над детской оттопыренной верхней губой пробивался пушок, оформляющийся в усики. Открытый взгляд и, то и дело, расплывающиеся в улыбке губы, тут же располагали к пареньку всякого кто с ним заводил общение.
На Яшкиной голове топорщилась бесформенная старая шапка-треух, а вокруг шеи, за отсутствием шарфа, был намотан выцветший, когда-то фиолетовый кусок бархата. Дорогую ткань раздобыли в деревушке, когда ходили по дворам, искали провиант и нашли за забором у дороги ломкую, непросушенную до конца на морозе, то ли скатерть, то ли покрывало. Тряпка стояла домиком припорошенная уже снегом.
− Удуло ветром видать с бельевой веревки, али забора, − сообразил Яшкин напарник Колька Радичев и тут же прибрал находку.
Когда найденная вещица оттаяла в избе, распространяя дух свежевыстиранной ткани и подсохла, Колька щедрой рукой разделил ее пополам и отдал кусок Яшке со словами:
− Добрая тряпица, мягкая, бери на портянку или на шею намотай, − все же по утрам люто холодно.
Намотал Яшка, поначалу смеясь, себе на шею бархатку вместо шарфа, − сроду не носил такую он вещь, но потом оценил удобство и стал таскать, не обращая внимания на смешки сослуживцев.
Пребывая в обозе, Яшка частенько вспоминал свою деревню на берегу реки среди тайги. Вспоминал молодой солдат с грустью дом, родителей, брата Мишку, то, как жили раньше, и как все повернулось с революцией, закружилось и смешалось в хаосе смены власти и деревенского векового уклада.
Прежняя власть поминалась Якову по отступающему в феврале 1920 года через деревню по льду Ангары потоку солдат, беженцев и белоказаков на усталых конях. Бежали в страхе перед строгостями новой власти, побитые уже и смертельно усталые люди: направлялись на восток, через лед Байкала в Бурятию, в Забайкалье, и далее в Китай и Монголию. Брели пешими, мерзли на санках, ехали верхами вдоль деревни от Иркутска в сторону Байкала многие тысячи военных и гражданских. Шли сутки напролет и даже на другой день, отдельные группы беженцев еще проходили мимо села, растянувшись по дороге-зимнику и по льду реки. Были среди них и женщины, и дети, и молодые люди в студенческих шинелишках, в нелепых на морозе фуражках с черными бархатными наушниками, взрослые дородные мужчины в дорогих пальто и шубах. Лица бежавших мало что выражали от усталости и истощения, – столько им пришлось уже пережить, и только в глазах можно было прочесть недоумение: «За что так с нами?». На каждом путнике можно было отметить печать глубокой горечи и безысходности: снялись с насиженных мест еще по осени в спешке по первому морозцу под артиллерийскую канонаду и теперь безуспешно искали пристанища.
Мироздание испытывает людей, не считаясь с тяготами, которые они несут и предлагает всем, кто встал на путь перемен, новые, а порой и более тяжкие испытания.
Зимняя дорога по мощному льду реки была основательно набита тысячами ног и копыт, но поднявшийся ветер, разгонял поземку, переметал путь непрерывно, маскируя ориентиры. Группа отступающих в отчаянии, поотстав от основной массы войск и беженцев, в сумерках надвигающейся ночи сбились с пути, и угодила в зажор у скалы Тальцинской. Скала эта высилась справа на противоположном берегу от деревни и была подобна очертаниями профилю пытающегося взлететь вóрона.
